Записи следовало вернуть профессору Фуруи в первозданном виде, поэтому я снял с них копию у нас дома, скрепил листы зажимом и отправился на станцию Каннай. Доехав до станции Йокогама, я пересел на линию Йокосука и поехал в сторону Камакуры, читая записки.
Прошлым вечером я ознакомился с текстом в общих чертах, но чтобы он хорошенько отложился в голове, пару раз внимательно его перечитал. С каждым разом он казался мне все более фантасмагорическим. На ум приходило лишь то, что автор излил на бумагу сюжет ночного кошмара. Мне вспомнилось толкование сновидений Зигмундом Фрейдом. В прошлом я весьма увлекался Фрейдом и прочел множество книг подобной тематики. Возможно, из-за таких читательских вкусов у меня отчасти и возникло такое ощущение.
В числе прочего я вспомнил две вещи – сон об Ирме, ставший отправной точкой теории сновидений Фрейда, и случай Доры, сформировавший методологию его анализа. Описывая собственный сон о пациентке Ирме, Фрейд подробнейшим образом деконструирует и интерпретирует его сюжет. Однако именно про Дору я явственно помню до сих пор. С осени 1900 года у Фрейда около трех месяцев проходила психоаналитическую терапию девушка по имени Дора. Ее случай вызвал бы жгучий интерес у кого угодно, ведь пациентке на тот момент было 18 лет, но из-за сложных межличностных отношений она была склонна к тяжелой степени истерии. Основными жалобами Доры были одышка, невротический кашель и утомление. К Фрейду ее направил отец, напуганный попытками дочери покончить жизнь самоубийством. Сам он, к слову, еще до женитьбы заразился сифилисом и ранее проходил у Фрейда лечение по поводу паралича и приступов помрачения сознания, рано или поздно настигающих человека при этом заболевании.
Дору беспокоило многое, но в первую очередь то, что в городке, куда ее отец приехал лечиться от туберкулеза, к ней приставал с поцелуями и непристойными намеками господин К., красивый женатый джентльмен. Дора попросила отца дать ему решительный отпор. Тот отправился выразить господину К. протест, однако, услышав, что все это паранойя Доры, вернулся домой ни с чем. Девушка была оскорблена до глубины души.
Во время лечения Дора рассказала Фрейду о сне, который неоднократно видела. Их дом объят пожаром, а возле ее кровати стоит отец и будит ее. Дора быстро одевается. Видя, как мать пытается схватить свою шкатулку, отец говорит: «Я не хочу, чтобы из-за твоих драгоценностей я и двое наших детей сгорели заживо».
Фрейд подробно обсудил с Дорой содержание ее сновидения и, разложив его на составные элементы, попросил ее сообщить, если ей придут на ум какие-либо воспоминания. Тогда она рассказала ему о недавних эпизодах из жизни, которые, однако, не считала связанными со сном: спор родителей из-за столовой комнаты; переживания из-за деревянного домика, едва не сгоревшего за время их отсутствия; прогулка с господином К., после которой она легла подремать, а проснувшись, увидела его рядом со своей кроватью, готового чуть ли не наброситься на нее; дорогая шкатулка, подаренная ей господином К.
Услышав о таких ассоциациях, Фрейд заключил, что шкатулка обозначает женские гениталии. Дора подавляла в себе желание преподнести господину К. «ответный подарок», а соответственно, боялась собственного искушения отдаться ему. Из этого следовало, что она была глубоко влюблена в господина К. Фрейд также посчитал, что непорядочность последнего и сифилис у отца сформировали в сознании Доры образ мужчин как крайне аморальных созданий, которым нельзя доверять. Судя по всему, такие выводы возмутили Дору. Вот такой случай произошел в практике Фрейда.
Навели меня эти записки и на мысли о психологических экспериментах. Такими вещами я тоже некогда увлекался и несколько из них помню. Взять хотя бы эксперимент, в котором нужно описывать картинку, увиденную в заданных ситуациях. Представим, что вы сейчас стоите на холме. Внизу вы видите деревья. Что это за деревья? Сколько их? Или, скажем, вы спускаетесь с холма, и прямо перед вами пробегает животное – что это за животное? Дорогу вам преграждает забор – какой он высоты? Перед глазами у вас стоит фарфоровая ваза. Красива ли она? Есть ли на ней трещины? Ответы на цепочку таких вопросов объединяют в историю, по которой затем проводят психоанализ.
С какого ракурса ни посмотри, странные записки, которые принес нам профессор Фуруи, были произведением из той же серии. Ясное дело, что Митараи взглянул на них в своей манере, но пока что я не понимал, насколько можно доверять его версии. Его доводы не разубедили меня – для меня это по-прежнему был страшный сон, который не мог произойти в реальности. Хладнокровное и логичное объяснение рассыпалось под тяжестью сюрреалистического сюжета. Митараи удалось истолковать лишь малую часть этого грандиозного фильма ужасов, и у меня складывалось впечатление, что даже сама его интерпретация идеально встраивалась в этот фантазийный мир.