Тогда нас было трое

Мэнни оглядел берег и причал, куда на зиму были вытащены лодки. Ни одной подходящей посудины, ни куска веревки. Он прислушался, не раздастся ли стук молотка, который они слышали, подходя к дамбе. И вспомнил, что стук давно затих, еще когда они обедали. Вдали, на той стороне залива, возле домиков, обращенных к воде, не было ни души: ни купальщиков, ни рыбаков, ни детей — никого. Словно весь этот мир — камни, песок и море был отдан им троим, стоящим на дамбе, да еще женщине, которая, вцепившись в днище перевернутой лодки, что-то пронзительно и злобно кричала полуголому мужчине, который медленно удалялся от нее, с трудом загребая воду.

«Почему все это не случилось в августе?» — с раздражением подумал Мэнни. Он взглянул вниз, туда, где невысокие, зыбкие гребни волн монотонно ударяли в основание дамбы. Был отлив, и под водой, всего в каких-нибудь четырех-пяти футах от поверхности, громоздились обломки камня и бетона. Отсюда нырять — обязательно врежешься в камни.

Мэнни в замешательстве оглянулся. Марта, щурясь, глядела на воду и задумчиво, словно школьница, размышляющая над задачкой, грызла ноготь на большом пальце. Берт с насмешливым любопытством наблюдал за происходящим, будто смотрел выступление акробата в третьеразрядном цирке.

— Дурак чертов, — сказал Берт негромко. — Лодкой он правит, как сапожник, а держаться поближе к берегу у него ума не хватило.

— Французы! — сказала Марта. — Они же думают, что они все могут. — И снова принялась за ноготь.

Человек опять им что-то крикнул.

— Что будем делать? — спросил Мэнни.

— Обложим этого идиота последними словами, пусть только на берег выйдет. Тоже мне моряк! — ответил Берт.

Мэнни следил за пловцом. Теперь тот плыл медленнее и с каждым взмахом, казалось, все глубже оседал в воде.

— По-моему, он не доплывет, — сказал Мэнни.

— Увы и ах, — сказал Берт, — тем хуже для него.

Марта промолчала.

Мэнни с трудом проглотил комок.

«Я не могу, — подумал он. — Мне всю жизнь будет вспоминаться этот день, когда я стоял и смотрел, как человек тонет».

И еще одна картина замаячила перед ним. Изображение было резкое, отчетливое, со всеми деталями. Берт, Марта и он — втроем — стоят перед конторкой. За конторкой француз-полицейский. На полицейском фуражка, он что-то строчит в маленькой черной книжечке, и авторучка у него протекает.

— Итак, — говорит полицейский, — вы желаете заявить об утопленнике?

— Да.

— Значит, вы видели этого джентльмена на некотором расстоянии от берега, он махал вам рукой, а потом исчез?

— Да.

— А леди?

— Когда мы видели ее в последний раз, она держалась за лодку и ее уносило в море.

— Ага. И вы… гм… и что же вы предприняли?

— Мы… мы пришли и заявили об этом.

— Да, да, конечно. — Опять он что-то царапает в своей книжечке. Протянул руку: — Ваши паспорта, пожалуйста? — Быстро перелистывает и, холодновато усмехнувшись, бросает их на конторку. — Ах, американцы, ну-ну…

Человек снова исчез на целую секунду.

Мэнни опять судорожно глотнул, но комок застрял в горле.

— Я сейчас его выловлю, — сказал он. Но не двинулся с места, как будто то, что он это сказал, уже каким-то образом могло все исправить: вытащить человека на берег, перевернуть обратно лодку, прекратить вопли.

— Ярдов двести пятьдесят туда, — сказал Берт очень тихо, — и почти двести пятьдесят обратно с французом, который рехнулся от страха и норовит вцепиться тебе в горло.

— Да, — благодарно подтвердил Мэнни, — ярдов двести пятьдесят.

— Ты ни разу в жизни не проплыл и пятидесяти ярдов, — Берт говорил по-дружески и убедительно.

Человек снова закричал. Он охрип, и в голосе его послышался ужас.

Мэнни быстро зашагал назад, туда, где крутые ступеньки спускались к узкой полоске берега у подножия дамбы. Он не бежал, стараясь не сбиться с дыхания до того, как придется влезать в воду.

— Мэнни! — услышал он голос Берта. — Мэнни, не будь идиотом!

Но и спускаясь по скользким замшелым ступеням, Мэнни успел заметить, что Марта промолчала. Очутившись на берегу, он зашагал вдоль моря к тому месту, откуда можно было плыть напрямик. Потом остановился, тяжело дыша, и ободряюще помахал пловцу рукой. Снизу казалось, что до него не двести пятьдесят ярдов, а куда больше. Он скинул сандалии и сдернул с себя рубаху. Сразу стало холодно. Он снял брюки, кинул их в сторону на песок и остался в одних трусах. Тут он заколебался. Это были старые трусы, собственноручно и неуклюже заштопанные у ширинки. Ему вдруг представилось, как его тело прибьет к берегу, как люди увидят эту убогую штопку и как они улыбнутся. Непослушными руками он с трудом расстегнул пуговицы, и трусы упали на песок. Он не спеша входил в воду. «Она же никогда не видела меня голым, интересно, что она думает», — пронеслось у него в голове.