Точка Лагранжа

Я же занял, как и полагается имениннику, место во главе стола и приготовился исполнять свои нелёгкие обязанности. Что ж, теперь хотя бы гендерный баланс выровнялся, как сказали бы в иные недобрые годы, которые здесь наступят ещё нескоро… а может, и вовсе не наступят?

— Это тебе, Лёш. Нужно поставить на проигрыватель, чтобы послушать…

С этими словами Ленка кивнула на полку, где под прозрачной прямоугольной крышкой красовалось одно из последних достижений советской бытовой электроники — проигрыватель «Электроника Б1-01».

— В санатории, где мы с родителями отдыхали в июле, был такой киоск — в нём записывали маленькие гибкие пластинки. Это называлось «звуковые письма» и «музыкальные сувениры» — можно было наговорить свой текст, или выбрать песни или мелодии из их списка. Я вспомнила, что у тебя как раз в сентябре день рождения — и вот, решила записать.

Я открыл тонкий альбом — внутри, вложенный в конверт из серой бумаги, помещался гибкий диск из полупрозрачного зелёного пластика, наподобие маленьких пластинок-миньонов. На другой стороне «альбома» имелся перечень записей. Так… а ведь неплохо!

— Ты сама выбирала песни? — я удивлённо посмотрел на Лену. — Угадала, ничего не скажешь…

— Стихи, которые ты читал на уроке истории, те, которые «Мексиканское танго», потом то, что ты пел у меня на дне рождения — я сразу подумала, что ты должен любить бардовские песни. Ну а Окуджава мне всегда нравился больше остальных — Высоцкого там, Никитиных, Визбора. Или… взгляд её на мгновение сделался испуганным, — я что, не угадала?

Что ты, что ты! — я поспешил её успокоить. — Песни ты выбрала замечательные!

Я пробежал глазами короткий список:

— «На ясный огонь…», «Отшумели песни нашего полка…», «Виноградная косточка», «Поднявший меч на наш союз…» — да я и сам бы лучше не выбрал!

— Там было больше, но на пластинку влезали только четыре. — сказала она виновато.

— Ничего, зато самые-самые… У нас есть большой диск Окуджавы, но там из этих песен только одна. Так что, спасибо тебе огромное. Я поставлю, никто не возражает?

Гости зашумели в том смысле, что нет, никто, а наоборот, очень даже «за». Я нажал кнопку, в окошке на панели загорелся зеленый огонёк — никаких сведодиодов, честная катодная лампа-индикатор питания, как в древних радиолах! — положил невесомую пластинку на рубчатый резиновый диск и поставил иглу на краешек. Раздалось шипение пополам с треском — о, это божественный звук, согревавший души поклонников винила в нашу эпоху цифровых записей и музыкальных подкастов! — и из динамиков полился знакомый с юности голос Булата Шалвовича:

…Мой конь притомился, стоптались мои башмаки.

Куда же мне ехать, скажите мне, будьте добры?

Вдоль красной реки моя, радость, вдоль красной реки,

До синей горы, моя радость, до синей горы…

Я не выбирал песню специально, она оказалась первой на этой стороне пластинки — но вдруг всем своим существом, комком, подступившим внезапно к горлу, давшим мгновенный перебой сердцем ощутил, что попал в самую точку.

…А где ж та гора, та река, притомился мой конь.

Скажите пожалуйста, как мне проехать туда?

На ясный огонь, моя радость, на ясный огонь.

Езжай на огонь, моя радость, найдешь без труда…

И ведь не сказать, чтобы я так уж устал от своей новой попаданческой жизни, но… Куда, зачем ехать дальше, что искать, к чему стремиться — с этим я до сих пор не определился. То есть, думал, что определился, когда грузился в поезд Москва-Симферополь, полный фантастических надежд и не менее фантастических ожиданий… пока сам всё не испортил.

…Но где же тот ясный огонь, почему не горит?

Сто лет подпираю я небо ночное плечом.

Фонарщик был должен зажечь, но фонарщик тот спит.

Фонарщик-то спит, моя радость, а я ни при чем….