То, ушедшее лето

Артур дошел до Товарной станции, постоял на углу, пропуская длинную колонну тяжелых военных грузовиков, потом медленно двинулся в сторону парка.

Возле светло-серого здания бывшего американского посольства он свернул налево, а когда дошел до небольшой поперечной улицы, понял вдруг, что ноги сами несут его в сторону Димкиного дома.

Артур резко остановился. При одной мысли о встрече с Димкой у него опять закололо в сердце. Уже в который раз за сегодняшний день. Из-за сердца его и в легион не призвали. Все знакомые говорили тогда: в сорочке родился!.. Но сейчас дело не в сердце, дело в совести. А совесть Артура не может смириться с тем нравственным ущербом, который нанесен их делу Димкиным поступком. Ну, а сам-то Артур чист? В том-то и беда, что, по зрелому размышлению, он оказывается как бы соумышленником. Идея Димкина, исполнение Димкино, но ведь Артур, зная эту идею, не только ее не пресек, но в какой-то мере даже помог осуществить. Словно затмение на него нашло.

Вот так-то! Прежде чем осуждать другого, проверь самого себя. Об этом отец твердит Артуру с тех пор, как у того впервые наметился раскол единого мира на «хорошо» и «плохо». В школе, в начальных классах, Артуру показалось, что наставления отца совпадают с тем, что говорится на уроках закона божьего, и, поскольку всякое навязчивое повторение одного и того же раздражает, то возникло в нем внутреннее сопротивление по отношению как к отцовской, так и к божьей премудрости, да и ко всякой премудрости вообще. Годы своего отрочества провел он в дерзком противоборстве с любой попыткой навязать ему какую-либо нравственную доктрину, зато в гимназии, неожиданно для себя, с головой ушел именно в философию и, прежде всего, в этические учения. Наверное, наследственность взяла свое, потому что этим же был ушиблен и его отец. В отцовской библиотеке Артур с удивлением обнаружил богатейшее собрание философских трактатов — от древних индусов до Зенты Маурини[1].

Отец Артура, мелкий чиновник налогового департамента, был человеком с «двойным дном». Для сослуживцев, знакомых и даже родственников — личность, привычная своей заурядностью, то есть ведущая себя так, как она и должна вести себя по представлениям окружающих, но наедине с собою, а с какого-то времени и при сыне, был он совсем иным — углубленным в себя, в тонкий анализ собственного «я» и общечеловеческой души, оперирующим такими философскими категориями, о которых большинство людей и не подозревает. Правда, как всякому самоучке, ему не хватало системы, метода, способности извлекать квадратный корень из открывшейся ему суммы знаний. Философия стала для него не выходом в бытие, а клеткой, в которой он метался от Шопенгауэра к Бюхнеру и от Жозефа де Местра к Льву Толстому. Во всем этом хаосе его спасала только одна соломинка — человек должен быть нравственно чист.

В такой же клетке оказался и Артур. Правда, после первой книги, которую он одолел, ему показалось, что в клетке находится человечество, а не он, вырвавшийся на необозримые просторы всесильной мысли.

Потом оказалось, что этим же увлекаются многие его сверстники, и в гимназии образовался философский кружок, руководить которым взялся учитель математики. Здесь Артур и сошелся с Эриком, хотя тот был на два года младше. Эрик же познакомил его с Робертом, который в гимназии не учился, но во многих вопросах был замечательным эрудитом. Ну, а потом… потом от высоких материй разговор у них все чаще стал переходить к той реальности, в которой они жили и которую, как оказалось, единодушно отвергали.

Спустя какое-то время Артур был принят в организацию. Он с удивлением узнал, что Анита — девочка, на которую он заглядывался на переменах, абсолютная — на его взгляд — красавица, ничем, как будто, не интересовавшаяся, кроме собственной особы, оказалась (вы только подумайте!) «подпольщицей». Вот уж определение, которое, будучи применено к ней, становилось прямо-таки абсурдным. Артур даже как-то спросил ее:

— Ты это сделала по убеждению?

Она удивленно вскинула на него глаза:

— По какому убеждению?

— О, господи, — сказал он, — но ведь что-то же тебя привело к этому! Ведь это же выбор всей жизни, ведь это же…

Анита резко дернула его за рукав:

— Перестань! Я не хочу, чтобы весь вечер ты говорил о всяких неинтересных вещах. Если уж тебе так хочется знать, я сделала это из-за мамы.

— Но… — запнулся Артур, — ведь твоя мать умерла…

— Вот именно. Поэтому никогда больше не заводи такого разговора.

Он так ничего и не понял, но впредь воздерживался от подобных вопросов.

Отношения их складывались для него мучительно, но Артур был готов на все, только бы иметь возможность встречаться с нею. И вот, он не уберег ее. Позволил впутать в махинацию, противную и его и ее убеждениям. Поддался хитроумной Димкиной аргументации, попался на софистских доводах, позволил замарать всю организацию и… И почему этого не понимает Эрик? Или понимает, но все-таки считает допустимым?

Артур остановился, посмотрел в сторону Димкиного дома, а потом быстро зашагал к трамвайной остановке.