То, ушедшее лето

Виктор Андреев ТО, УШЕДШЕЕ ЛЕТО Роман

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

И внезапно ты знаешь: вот это!

И глядишь — и брезжит сквозь даль

того ушедшего лета

облик, и боль, и печаль.

Р. М. Рильке

Из записок Каспара Отто Реглера

(Записками Реглера мы пользуемся выборочно и, в какой-то степени, наугад. Быть может, что-то существенное мы упустили и, напротив, приводим места, не имеющие прямого касательства к нашему повествованию. Стоило ли в таком случае вообще включать в книгу отрывки из этих записей? Тем более, что они не датированы. Ответ налицо — мы их включили. Исходя из того, что тот, кому не понравится запись первая, может не читать последующих. Мы же в свое оправдание скажем так: мошка в куске янтаря — инородное тело, но кто станет извлекать ее оттуда?)

…Получив увольнительную, я первым делом отправился на нашу улицу. Шел медленно, разглядывая знакомые дома, вглядываясь в лица прохожих, читая знакомые вывески. Ощущение такое, будто видишь сон и знаешь, что это сон. А когда проснешься, будет иное, реальное.

В дом, где мы прожили девятнадцать лет, я заходить не стал. Наверное, там и сейчас живут те же люди и, позвони я в любую квартиру, меня бы, в конце концов, узнали несмотря на форму СД — на лицах наигранно притворное удивление, фальшивые нотки в голосе и затаенная надежда поскорее спровадить нежданного гостя. Быть может, я преувеличиваю — мнительность у меня в натуре, но как бы то ни было, а я не хотел рисковать. Не хотел испортить свой сон до того, как проснусь…

…Старый Город основательно разрушен. Уничтожены целые кварталы. Нет больше ратуши, дома Черноголовых. Сгорела Петровская кирха, а из каменного основания ее башни торчит… зенитка. Трудно придумать лучшую позицию. Да, много невосполнимых потерь, но в общем Риге повезло. Большинство районов почти не пострадало…

…Зайдя в «Турецкое кафе», встретил случайного знакомого. Выпили по чашке кофе. Потом я стал перебирать в памяти всех, кого знал в Риге и с кем хотелось бы встретиться. Выбор оказался невелик. Да и вообще это не к спеху…

Как обзавестись рубищем

Вечер. Прозрачный апрельский вечер. Димка сидит у окна, а отец под торшером, в скрипучем кожаном кресле. Торшер огромный, с большим оранжевым абажуром — последняя довоенная новинка, и стоил не дешево.

Большой круглый стол уже накрыт к ужину, но мать все еще суетится в кухне и от этого оба они — и отец и Димка — томятся духом.

Но вот она, наконец, появляется — с чугунной, неимоверных размеров сковородкой, на которой шкварчат ломтики сала и кровяная, до черноты обжаренная колбаса. Мать раскладывает по тарелкам эту пищу богов, а отец и Димка, не двигаясь с места, бесстрастно глотают слюну.

— Свет бы зажгли, — говорит мать.

У них в квартире всегда очень рано темнеет — первый этаж и окна во двор.

— Истинный свет должен воссиять в душе человеческой, — поднимаясь, изрекает отец. — А за электричество платить надо.

— Ешьте, — говорит мать с необъяснимой для всех сегодня немногословностью.

Отец и Димка, подцепляя вилкой кусочки колбасы и сала, долго дуют на них, потом осторожно отправляют в рот и долго, со вкусом жуют, не обмениваясь ни одним словом.

Первое слово, да и не слово, а так — междометие, вырывается у Димки лишь после того, как мать, унося пустые тарелки, скрывается в кухне.

Откинувшись на стуле, он говорит: «Уф!»

Отец не говорит ничего, но тоже откидывается с заметной ублаготворенностью. И снова несколько минут царит благостное молчание. Потом задумчиво и даже несколько отрешенно Димка начинает:

— Послушай-ка, фатер… Мне, знаешь ли… нужен новый костюм.