То, что делает меня (Моя сумма рерум)

— Слышь, Никит, мне тут нужно на двадцать минут отойти, мать с работы встретить. Ты, если придешь, обожди на лестнице.

— Похоже, я сегодня уже не приду.

— Хорошо, но если надумаешь, заходи в любое время. Если вдруг переночевать нужно или ещё что.

Я поблагодарил и хотел добавить, что увидимся в школе, но под пристальным взглядом Ярова просто нажал на отбой.

— Мать он встречает, — Яров слышал каждое слово. — Придурок. Пасет её постоянно.

— И что, она его слушает?

— Мамаша-то? Сама виновата. Чего хотела, то и получила. Она ему знаешь, как мозги на тему морали делает? Мой отец отдыхает. Она у него училка. Такая — ретро вариант, порядочный человек то, порядочный это. Всем направо и налево втирает про «разумное, доброе, вечное». Лицемерка!

Договорить Ярослав не успел, потому что нас позвали ужинать, и мне оставалось только гадать, почему это мама Тифона лицемерка.

Стол был покрыт белой скатертью и сервирован, как в ресторане. Вилка с одной стороны, нож с другой, возле каждой тарелки бокал, салфетки свёрнуты треугольником. Уж очень всё торжественно и официально.

Юрий Романович откупорил бутылку вина и понемногу налил в каждый бокал, затем кивнул мне:

— Попробуй. Классная вещь. Потом скажешь, что почувствовал.

Я осторожно сделал маленький глоток. На языке остался терпкий привкус чернослива.

— Слива, — сказал я. — Кажется.

— Теперь ты, Ярослав.

Ярик сначала поднес бокал к носу, вдохнул, затем немного отпил:

— Лёгкое. С фруктовыми нотками. Но слива всё же доминантная.

Юрий Романович удовлетворенно кивнул и посмотрел на меня:

— Это просто, чтоб ты понимал, что вино не для пьянки пьют, а ради вкуса. Знаешь, что в Спарте элита вообще не пила вина? Зато они постоянно поили своих рабов. Именно поэтому любое восстание с лёгкостью подавлялось минимальным количеством солдат.

— Никита, а чем ты увлекаешься? Куда поступать будешь? — мама Ярослава была миловидная, кареглазая, с лёгким слоем бронзового загара и тонкими, красиво нарисованными бровями.

Изящные руки украшали многочисленные золотые кольца, а на шее висел большой кулон с тёмным камнем.

— Мама хочет меня на экономический.

Она одобрительно кивнула.

— Очень хороший выбор.

— Это мама хочет, — голос Юрия Романовича был громкий, а тон приказной. — А ты-то сам чего хочешь? И хочешь ли чего вообще?

Сам я действительно не знал, чего хотел, но понимал, что такой ответ ему не понравится, зато вспомнил, как Тифон рассказывал про пожарный колледж. Поэтому решил пойти по самому простому пути.

— Я хотел быть пожарником.

Просто так сказал, чтоб отстал, раз экономист ему не подошел.

— О! — Юрий Романович шлепнул ладонью по столу. — Отличное дело. Не то, что там экономика какая-то. Короче, иди в пожарники, только школу закончи. Я был бы счастлив, если бы Ярослав в пожарные пошел. Героическая профессия.

— Ты что? — мама Ярика сделала испуганные глаза. — Забыл, что ему на высоте нельзя?

— Слушать противно, — поморщился отец. — Мой сын, сын десантника, и высоты боится. Стыд и позор.

Ярик с ровным безэмоциональным лицом уткнулся взглядом в тарелку и терпеливо молчал.

— Ты же знаешь, почему это, — вступилась за него мама, а затем повернулась ко мне, поясняя. — Они в детстве с одним мальчиком, другом его, на крыше играли. Ярослав сорвался, и чуть было не упал. С девятиэтажного дома, представляешь? Повезло, что тот мальчик смог его удержать.

Она снова развернулась к мужу:

— Он идет на Золотую медаль! Что ты от него ещё хочешь?

— Да ничего я не хочу, — отмахнулся отец. — Делайте, что хотите. Я просто сказал, что пожарник — это хорошо.

А потом, когда поели, Юрий Романович заговорщицким тоном сообщил, что хочет кое-что показать. Яров отчего-то запротестовал, но отец только хитро заулыбался и подмигнул. Он был моложавый, крепкий, и может, излишне порывистый для своего возраста. Такие люди даже когда молчат, заполняют собой всё пространство. У него были серые, прищуренные глаза, тяжелый подбородок, и он кого-то очень сильно мне напоминал, но я никак не мог сообразить кого именно. Возможно Тома Харди или Фассбендера, не лицом, а какой-то общей, ярко выраженной заносчивой брутальностью.

Он привел меня в свой кабинет с массивным письменным столом и темно-зелеными тяжелыми шторами, подвел к узкому двухстворчатому шкафчику возле окна, достал ключ и отпер его. А когда распахнул створки — я немного прифигел. На каждой из них на специальных креплениях висели пистолеты. Штук по пять с каждой стороны, а посередине, в нише шкафа в узких вертикальных ячейках, стояли ружья.

— Нравится? — с гордостью спросил он, заглядывая мне в лицо.

Я из вежливости кивнул.

— Хочешь подержать?

Без особого энтузиазма я сказал, что хочу, но тут телефон снова завибрировал, достал его и увидел очередной звонок от папы, Юрий Романович тоже это заметил и приказным тоном велел взять у Ярослава кроссовки и отправляться домой.

Дверь открыла бабушка и, со словами «а вот и он», как-то хитро подмигнула. Из гостиной медленно выползла заплаканная Аллочка, а за ней и папа. Аллочка тут же подойдя ко мне, взяла за руку: