То, что было вчера

За участие в героической обороне Москвы тов. … Указом Президиума Верховного Совета СССР от 1 мая 1944 года награждается медалью «За оборону Москвы».

От имени Президиума Верховного Совета СССР медаль «За оборону Москвы» вручена 31 января 1967 года».

И право, ничего особенного. Кроме того, что больше двадцати пяти лет прошло с тех пор — с сорок первого…

* * *

Машка наша — существо обыкновенное и совершенно необыкновенное.

Так говорят все родители о своих детях, и это верно, но потом, когда родители умирают, из детей вырастают очень разные люди. Разные, как птицы. Как времена года, разные.

Мы понимаем это и заранее стараемся воспитать в Машке настоящего человека.

Но воспитанию она трудно поддается.

Вот и сейчас:

— Маш, я тебе книгу принес. Смотри — «В мире птиц».

— А медаль получил?

— Ты хоть бы «спасибо» сказала!

— Спасибо! А медаль?

Я показал ей красную коробочку.

Она осторожно достала из коробочки медаль, покрутила ее и так и сяк, сказала:

— Я такую видела! У мамы! Тебе хорошо!

— Скажи хоть «поздравляю»!

— Ну, конечно, поздравляю! — произнесла Машка. И чмокнула меня в нос: — Поздравляю, папочка! А это очень-очень давно было?

— Что?

— Под Москвой.

— Как тебе сказать? — говорю я. — Для тебя, пожалуй, давно! А для нас с мамой…

Потом приходит Витя и тоже поздравляет. За ним — все наши.

А я почему-то мучительно вспоминаю парня с транзистором на улице Горького, сегодняшнего, нынешнего, и рядом с ним тех, других парней под Старой Рузой в сорок первом, с которыми нас свела беда. Они — Валька Колоконцев и Марат Елькин — были чуть старше этого. Не было тогда транзисторов, а был немец под Москвой, и они, восемнадцатилетние, пели дуэтом эту песню в лесу на берегу Москвы-реки, перед боем, накануне гибели своей. Эту — «Ничто в полюшке не колышется…». Но как же кончается эта песня? Как она кончалась тогда? А ведь Валька и Марат допели ее до конца.

Я помню все. Как не стало Вальки и Марата, как немцы, может быть потому, что их не стало, не прошли через Москву-реку.

И еще — как чуть раньше, до их гибели, появилась у нас в окопе маленькая птаха — воробей не воробей, синица не синица, а так, что-то маленькое, забавное и непонятное.

— Смешная! — сказал тогда Марат.

— Смелая! И войны не боится! — сказал Валька. Достал из кармана шинели корку мерзлого солдатского хлеба. — На, солдатка!

Солдатка! Так он назвал ее. Не та ли это солдатка, что прилетала к нам на переделкинское окно и сейчас значится в атласе птиц как московка?

Но бог с ней — с птицей…

Песня! Как она кончается?

Я бормочу про себя слова песни, которые напомнил мне сегодня транзистор:

Ничто в полюшке
Не колышется…
Пастушок-то напевал
Песню дивную…

Вспоминаю, стараюсь вспомнить. Кажется, не могу!

И тут, уже после чая, Машка:

— Папочка! А вот это как:

В небе спутник взлетел
Высоко,
Жаль, что небо от нас
Далеко.
Жаль, что завтра в школу мне
Надо.
И я б полететь была
Рада.

И вдруг я вспомнил. Вспомнил не только слова песни, а и голоса — Валькин и Марата, и рядом голоса зимнего леса, голоса команд, которые звучали тогда, и шум взрывов у берегов Москвы-реки. Вспомнил все, как было в ту пору — и тихий, приглушенный лесом дуэт моих друзей вспомнил:

Как напала на меня
Грусть жестокая.
Разлюбила меня
Черноокая.

Ничто в полюшке
Не колышется.
Только грустный напев
Где-то слышится.

А я, живой, так и не вспомнил после войны их. И туда, под Старую Рузу, где похоронены они, не выбрался…

* * *

Три дня в неделю я провожу в городе, три дня — тут, в Подмосковье. На седьмой — на воскресенье — забираю сюда Машку. Сегодня с нами и Витя. Человек обычно занятый, как все двадцатилетние, на сей раз он вырвался к нам…

Рядом с нами ели и сосны — чудесный наш лес.

— А кто раньше стареет — ель или сосна? — спрашивает меня Машка.

В самом деле, кто?

Каюсь, я этого не знаю и никогда не думал, кто из них раньше стареет.

Вроде бы ель. Впрочем, она с детства выглядит пожилой — по стволу и по нижним, опущенным к земле лапам.

Сосны же сильны и молоды, светлы по стволам и бодры по веткам своим, поднимающимся почти к самому-самому небу.

Машке, видно, не терпится — или просто она что-то задумала, — и вновь вопрос:

— А почему стволы у сосен такие старые? Шелуха с них сыплется? Сыплется! Значит, вовсе они и не молодые… Елки мне больше нравятся. Помнишь нашу елку тут, на даче?

— Еще бы не помнить! Вы уехали, а я тут полдня разбирал ее — все твои украшения, а потом палки-иголки.

— А я стихи про ту елку придумала, — говорит Машка. — Слушай: