То было давно…

Я спросил одного умного комиссара: «А кто такой буржуй, по-вашему?» Он ответил: «Кто чисто одет».

После митинга в Большом театре, где была масса артистов и всякого народа, причастного к театру, уборная при ложах так называемых министерских и ложи директора, в которых стены были покрыты красным штофом, оказались все загажены пятнами испражнений, замазаны пальцами.

* * *

Один мой родственник, кончивший университет, юридический факультет, горел жаждой деятельности. Он целый день распоряжался, сердился, кричал, был важен и строг. Он знал всё, говорил без устали. «Я начальник домового комитета!» – кричал он. И тут же себе завел артистку, называя ее Лидия Павловна. Относился к ней почтительно, часто говоря: «Лидия Павловна этого желают». Потом украл у меня деньги и кстати чемодан с платьем.

Управляя домовым комитетом, неустанно распоряжался, так что живущий там доктор Певзнер от него слег в постель и прочие жильцы плакали. Наконец выгнали его, с большим трудом. Теперь он коммунист.

* * *

«Что бы тебе хотелось всего больше получить на свете?» – спросил я крестьянина Курочкина, бывшего солдата. «Золотые часы», – ответил он.

* * *

Крестьянка Дарья убирала граблями сено, а я писал этюд красками с натуры, около. Она подошла ко мне и смотрела.

Я говорю ей: «Дарья, слыхала ль, Москва-то вся вчера сгорела». – «Да, ну что». – «Тебе, Дарья, – говорю я, – жалко Москвы-то?» «Чего, – отвечает она. – У меня родных там ведь нету».

* * *

«В Дубровицах-то барыню, старуху восьмидесяти лет, зарезали. За махонькие серебряные часики. Генеральша она была». «Что ж, поймали преступника?» – спросил я. «Нет, чего, ведь она генеральша была. За ее ответа-то ведь нет».

* * *

Один коммунист Иван, из совхоза, увидел у меня маленькую коробочку жестяную из-под кнопок. Она была покрыта желтым лаком, блестела. Он взял ее в руки и сказал: «А всё вы и посейчас лучше нашего живете». «А почему? – спросил я. – Ты видишь, Иван, я тоже овес ем толченый, как лошадь. Ни соли, ни сахару нет. Чем же лучше?» «Да вот, вишь, у вас коробочка-то какая». – «Хочешь, возьми, я тебе подарю». Он, ничего не говоря, схватил коробочку и понес показывать жене.

Нюша-коммунистка жила в доме, где жил и я. Она позировала мне. У ней был «рабенок», как она говорила. От начальника родила и была очень бедна и жалка, не имела ботинок, тряпками завязывала ноги, ходя по весеннему снегу. Говорила мне так: «Вот нам говорили в совдепе, что поделят богачей – всё нам раздадут, разделят равно. А теперь говорят в совдепе-то нам: слышь, у нас-то было мало богатых-то. А вот когда аглицких да мериканских милардеров разделют, то нам всем хватит тогда. Только старайтесь, говорят».

* * *

Деревня Тюбилки взяла ночью всё сено у деревни Горки. В Тюбилке 120 мужиков, а в Горках – 31. Я говорю:

– Дарья (которая из Тюбилок, и муж ее солидный, бывший солдат). Что же это, – говорю, – вы делаете? Ведь теперь без сена-то к осени весь скот падет не емши в Горках-то.

– Вестимо, падет, – отвечает она.

– Да как же вы это? Неужто и муж твой брал?

– А чего ж, все берут.

– Так как же, ведь вы же соседи, такие же крестьяне. Ведь и дети там помрут. Как же жить так?

– Чего ж… вестимо, все помрут.

Я растерялся, не знал, что и сказать.

– Ведь это же нехорошо, пойми, Дарья.

– Чего хорошего. Что уж тут… – отвечает она.

– Так зачем же вы так?

– Ну на вот, поди… Все так.

* * *

Когда была «бабушка революции», то я спросил одного учителя, не знает ли он, отчего это бабушка русской революции есть, а дедушки нет. Он очень задумался и сказал: «А правда, отчего это дедушки нет?»

* * *

На рынке в углу Сухаревой площади лежала огромная куча книг, и их продавал какой-то солдат. Стоял парень и смотрел на кучу книг.

– Купи вот Пушкина.

– А чего это?

– Сочинитель первый сорт.

– А чего, а косить он умел?

– Не-ет… чего косить… Сочинитель.

– Так на кой он мне ляд?

– А вот тебе Толстой. Этот, брат, пахал, косил… чего хочешь.

Парень купил три книги и, отойдя, вырвал лист для раскурки.

* * *

Тенор Собинов, который окончил университет, юридический факультет, всегда протестовавший против директора Императорских театров Теляковского, сам сделался директором Большого оперного театра. Сейчас же заказал мне писать с него портрет в серьезной позе. Портрет взял себе, не заплатив мне ничего. Ясно, что я подчиненный и должен работать для директора. Просто и правильно.

* * *

Шаляпин сочинил гимн революции и пел его в театре при огромном числе матросов и прочей публики из народа: «К знаменам, граждане, к знаменам! Свобода счастье нам несет!»

Когда приехал домой, обнаружил, что без него из его подвала реквизировали всё его вино и продали в какой-то соседний трактир. Он обиделся.

* * *

На митинге в Большом театре в Москве бас Трезвинский говорил речь:

– Посмотрите, тут балет. Вот он, балет, – показывал он на партер.

Действительно, в партере сидели артистки балета. – Балет, балет… А сколько получает кордебалет? А? 50 рублей в месяц, и это деньги. Да. И им, чтобы жить, нужно торговать собой, своим несчастным телом…

Раздался оглушительный аплодисмент.

* * *