То было давно…

Что-то было русское в словах Герасима. Какая-то печаль и мир…

А кукушка куковала, сколько кому жить осталось на нашей тайной земле.

В жару

– Ну и жара! – говорит мне, сидя на крыльце дома моего в деревне, Василий, приятель мой, слуга и рыболов. Около него лежит на блюде вычищенная рыба, большие караси.

– Это где ж ты, Василий, карасей поймал таких? Огромные, я таких и не видал.

– Вершу вчера ставил вот тута, у леса, в зарости. Там болотина, ямы глубокие. В полую воду весной туда река заходит, вот там эдакие и живут караси. Это што? Здоровы! Жарево-то в сметане хорошее будет. Василь Сергеич увидит, разгорится ловить, а там-то и не закинешь удила. Трава-а, тина. Как и живут там?.. Прямо чертово болото. А вот, любят. Всяк свое любит.

– Молодчина ты, Василий. Вот спасибо. А ты-то как поймал?

– Так… Иду это я вчера там и гляжу на эти самые прудочки у леса. Топь, ольшина, солнце через листву на воду падает… И вижу: они от жары-то наверху и стоят, рты открывши, дышут… Эко, думаю, рыбины какие… Чего это, не поймешь сразу. Я вечор взял вершу, набил туда хлеба, да конопляным маслом полил. Ну и бросил туда… А утром ныне тащу – полна верша… Вот жду, тетенька Афросинья придет, пожарит. Гостям вашим удовольствие. Ведь они скусные. Эдаких-то карасей я сам в первый раз вижу – здоровы!

– Вот ведь какое место здесь. Я его на охоте, когда ходил, нашел. Вот и поселился.

– Чего ж еще – рай место… На людёв не угодишь. Понятия нет, что в раю живут, – сказал как-то озабоченно Василий. – Дураки, потому.

– Кто дураки-то? – спросил я, удивившись.

– Кто? Да все дураки.

– Как все дураки? И я?

– Да ведь вы-то – Ваня. – И Василий, как-то шипя, засмеялся.

– Что ты, Василий? Какой Ваня?

– Да ведь это что… я так… У нас эдаких-то, как вы, Ваней зовут. Вас ведь каждый объегорит, как хочет. Вас знают, картины пишете, деньги не держите… туды-сюды… вот и живете тута. Вас не трогают, а то бы… Живете-то в глуши. Что это? Пустыня. Не запираетесь… Вас не трогают.

– Что ты говоришь, Василий? Я что-то не пойму. И приятели мои тоже дураки, значит.

– Чего приятели? Языком только чешут. Сегодня одно, завтра наоборот. Из одной печи, да не одни речи…

– Ну, Василий, что-то ты сегодня с левой ноги встал.

– И жара нынче будет… Сейчас пять часов утра, а поглядите, солнце-то в тумане, красное… Купаться пойти.

– Пойдем, – говорю я.

За садом моим, который, в сущности, был куском леса, мы спустились к воде. На реке летел розовый легкий туман, освещенный солнцем. Ольховые кусты, зеленая осока блестели в утреннем солнце, отражаясь, как в зеркале, в тихой воде реки. Зеленые стрекозы летали над водой. Желтые купавки блестели, освещаясь солнцем, на синем фоне глубокого неба, опрокинутого в реку. Вода теплая, пахнет болотом, сеном, влетом, какими-то особыми духами несказанной нежности лета.

– Хорошо здесь, – говорю я Василию. – Вода-то до чего чиста.

– Чего ж, рай, – отвечает Василий. – Так ведь нешто это понимают? Нет. Настоящего-то в голове у людёв нету. Им ведь этого не надо. Деньги – вот… плутни, нажива.

– Ну что ты!

– Верно, – говорит Василий. – Они ведь не рады Божьему миру. Им мало. Подавай это, чтобы смотреть… распоряжаться тем и этим… кого бы гнуть, бить, ругать. Вот это им радость. И всё ведь это будто для людёв работают. Хитростью живут. Тьфу!.. – И Василий плюнул, стоя в воде, около себя.

Потом вышел из воды на берег, искупался, не вытираясь, и надевал рваные ситцевые штаны. Мокрые волосы упали на лицо, и его темные глаза как-то смотрели вбок.

– Хитрят. Дураки. Опасаются, копят… А ведь всё отымут, обязательно отымут.

– Кто же отнимет?

– Как кто? Люди же! Погодите, что будет!..

– А ты откуда же знаешь, что будет? Загадки говоришь.

– Вы-то не знаете, – сказал Василий, – вам не скажут. А мы-то знаем…

Одевшись, я сидел на берегу и смотрел на Василия. Он подошел к лодке, сказал:

– Надо лодку всю в воду опустить, а то течь даст. Жарко!

Он опрокинул борты лодки в воду. Вода медленно вливалась и залила лодку до краев.

– Вот, теперь разбухнет – хорошо…

Я смотрел на Василия, на лодку. Лень, истома. Так хорошо после купания. Кругом тишина, иволга свистит в саду. Собака моя Феб приплыла с той стороны реки, вылезла и отряхнулась, подбежала ко мне и остановилась, мордой к самому лицу. Потом подошла к Василию, повиляла хвостом. Василий погладил Феба.

– Василий, что же это ты говоришь? Значит, грабеж будет.

– Обязательно, – ответил лениво Василий, раскуривая остаток папиросы.

– Значит, и мой кусочек земли, и дом возьмут у меня?

– Возьмут, всё возьмут…

– Кому нужно? Здесь всего три десятины. Песок, сосны, ели… малины немножко, я сам сажал. Ты посмотри, кругом тут сколько лесу, земли? Конца-краю нет. Что ж, это у меня – пустяки! Кому нужно? Ведь это я так живу в глуши, а другие не станут. Скажут – ску-учно… Пустяки…

– Мало что… – отвечает Василий, глядя в небо. – Всё будут брать. Нужно – не нужно, а отымать будут. Ишь, глядите, что́ уток-то летит, во-о-на!..

Утки, вытянув шеи, как палки, пронеслись стаей над нами, – крылья вниз, – и ровно опускались вдали на реку.