То было давно…

– Колдун ты, Герасим Дементьевич, – говорил ему и я.

– Да, колдун, – смеясь, отвечал Герасим. – Э-э, ты сам колдун, Лисеич, как это ты вчера четырнадцать чирков взял на Вепреве? На-ко что.

Герасим навык говорить с господами охотниками.

Собака моя, Феб, любила Герасима. Как-то он пришел, и Феб, большой пойнтер, прыгнул ему на колени. Это было забавно.

– Ну, значит, пойдем от Плечова теперь вправо, на Любилки, потом мелочами на Святой Ключ, а оттуда – на Лихое, – говорит мне по дороге Герасим.

Каким чувством красоты и как наполняется душа моя при воспоминаниях о берегах печальной родины моей!..

– Герасим, – спрашиваю я, – почему это так Лихое прозвано?

– Да как знать, – отвечает Герасим. – Овраг там больно велик, зарость, трясина. Сказывают, допрежде было там селение на горе. И жил, значит, там при барине охотник-пскович. Вот что и я. И находился он у барина. Крепостной, значит, был. При собаках господских. Скучно барину жить в деревне. Зима, что делать? Ну и придумывает он то ли сё ли. Не то для утехи, а не то и в пользу заворачивает. Что в голову придет. Пытает, значит, чтобы жизнь на веселье поставить и себе довольство получить. Что ли придумал сам он или сказал кто, но только позвал он к себе псковича и говорит: «Серега, здесь в овраге, у казенника, слон живет белый. Мой друг, почтенный камер-советник, когда от меня из гостей ехал, то с мосту его видал. И письмо он теперь пишет, чтобы я на примете то имел и его изловил».

Хитрый был пскович Сергей. Глазом не моргнет. Прямо барину говорит: «Есть такое дело здесь. Ночью, знать, камер-советник ехал». «Да, – говорит барин, – он ночью уехал от меня». «Верно, – говорит Сергей. – А только собаками его нипочем не затравить. Где же страсть такую? Надо его прикармливать хлебом три года, пирогами, да тверезому человеку его нипочем не увидать. Надо и народ фряжским вином поить, дабы он и докатился. В самый раз выйдет, и пымают его. К тому сказать вам, барин, что слон этот белый – тайный ворог правды человеческой. И видать его тому открыто, кто верность держит крепко».

Задумался барин на Серегины слова.

«Ты мне о верности еще поговори! Я сам знаю, как и кто. Чего говоришь? На конюшню захотел?!» – А на конюшне-то господа пороли. – «Я, – говорит, – тебя!.. Подать сюда фряжское вино, сейчас! Я тебя одарю, ежели покажешь мне белого слона. А то узнаешь».

Ну, барин поит народ – поймать слона охота ему. Сам пьет. Ну, тот, другой, видют слона, а барин – ничуть. Плохо дело, думает пскович. Пороть будут. Только письмо курьер из Питера привез, печати черные: тот друг-то его, камер-советник, помер. Белый слон к ему в Питер пришел. Да в самые его хоромы. Ну тот напужался и помер.

Бросил пить барин вино фряжское и псковича в плети взять хотел. Но тот утек да на разбойное положение встал. И сжег его поместье. Вот как было от слона того белого.

– Эх, Герасим, – говорю я, выслушав рассказ, – всегда ты надумаешь заковыку. Недаром тебя колдуном прозвали.

Герасим рассмеялся.

Идем мы опушкой у большого леса. Старается моя собака Феб.

– Смотри, ведет, – говорит мне Герасим.

– Тр-р-р! – вылетел черныш, и кладет Герасим черныша в ягдташ.

– А не любишь ты, Герасим, господ, – говорю я.

– Что ты, Лисеич! – отвечает Герасим. – Нешто можно. Господа есть хорошие. Да и то сказать – бывают, конечно, разные. Только вот, видать, что теперь у господ в голову таракан влез.

– Как таракан? – удивился я.

– Вот что так. Таракан у них в голове елозит туды-суды.

– Что ты, Герасим! Какой таракан?

– Да вот и от этого таракана горя натерплются, беда. Потому что в голове у них таракан играет почем зря.

Я остановился и глядел на Герасима. А он смотрел в сторону серьезно и озабоченно.

– Какую ты еще сказку надумаешь, колдун?

– А это верно, сказка, – сказал Герасим. – Только пострашней белого слона будет. Ты знаешь, Ликсеич, что ко мне господа приезжают. Охотники, значит, общество охоты из Москвы. Бывает, сразу много приедет. То на рысей, на волков и на дичь разную, пскович я. Так вот, у меня стоят они в горнице. Ну и два, три дня гостят. Конечно, выпьют хорошо. Им отрада охота. Все люди они в достатке своем. Кто барин, а кто фабриканты-заводчики. Разные господа. И разговоры, бывало, прежде все про охоту. Кто что. Ну не без того, чтобы приврать. Охотнику нельзя без этого. Такие разные случаи, и верить невозможно. Ну так уж заведено, говори, всем весело. Смех. Радость.

А теперь не то. Всё другое пошло. Смеху нет ничего. Всурьез всё. И про охоту речи нет. А спорют вот, до упаду прямо. И друг дружке чуть кулаком в морду не лезут. Охота, видно, им народ в дело поставить. И жисть начисто переменить. Начальство всё послать на покой, а самим управлять. Только вот тут-то у них спор и выходит. Один – одно, другой – другое. И кажинный знает, как дело поставить. Один мужикам всю землю отдает, другой – лес. Третий кричит: «пропьют!», четвертый – «вино запретить!», а сам, заметь, тут же рюмку наливает и пьет.