tmp0

   Дойдя до Никитских ворот и выйдя к началу Тверского бульвара, я обратил внимание на установленный здесь с месяц назад памятник К.А.Тимирязеву из прочного темно-серого камня. Он, надо сказать, почти ничем не изменился с моего времени... А впрочем, что ему меняться? Он же сейчас новенький, это в моем времени ему было под девяносто лет! Да, вот и запомнившегося мне небольшого скола на одном из ребер гранитного постамента сейчас нет. Памятник и тогда производил весьма неплохое впечатление, а сейчас он являет собой резкий контраст со спешно установленными в 1918-1919 годах гипсовыми скульптурами (большинство из которых было весьма сомнительных художественных достоинств) по плану монументальной пропаганды. Кажется, практически ни одна из них не дожила до конца нынешнего года.

   Вдоль бульвара по присыпанной снегом булыжной мостовой с проложенными по ней трамвайными рельсами время от времени довольно резво проносились лошадки, запряженные в сани. Изредка, дребезжа и позванивая, проезжали трамваи, и, пожалуй, столь же редко появлялись автомобили, пыхая сизым бензиновым дымком. Я миновал биржу труда с немалой, несмотря на морозец, очередью, и подошел к началу бульвара, где возвышался памятник А.С. Пушкину ("на Твербуле у пампуша" - называла это место богема и околобогемная публика "Серебряного века"). С двух стороной памятник плавной дугой огибали ряды скамеек, уже очищенных то ли дворниками, то ли самой гуляющей публикой от снега. Впереди, на той стороне площади, высилась колокольня, входившая в комплекс сооружений Страстного монастыря. Но не она была доминирующей высотой в архитектурном ансамбле площади. По правую руку от меня, за невысокими домишками, массивным утесом высился первый московский "небоскреб" - пятнадцатиэтажный "Дом Нирензее", где жила с отцом Лида Лагутина...

   Надо сказать, что прогулка по легкому морозцу и по свежевыпавшему снегу, только что сменившему промозглую ноябрьскую погоду со слякотью под ногами, все же немного меня взбодрила. К наркомату я подошел уже в почти нормальном расположении духа, перестав забивать себе голову вопросами, решение которых зависело явно не от меня. Однако зарубочку на память - не появятся ли у меня желания и стремления, вступающие в диссонанс с моей натурой? - все-таки себе оставил.

   Не прошло и нескольких дней, как в пятницу, седьмого числа, в "Правде" появилось сообщение, что Политбюро ЦК РКП (б) и Президиум ЦКК приняли пятого декабря совместную резолюцию о партстроительстве, провозглашающую, как говорилось в газете, развитие намеченного еще сентябрьским (1923 г.) Пленумом ЦК курса на рабочую демократию в партии. Подчеркивалось, что резолюция принята единогласна - значит, за нее голосовал и Троцкий. Ровно так же, как было в покинутом мною мире.

   Текст резолюции я помнил, конечно, не дословно, но в общих чертах представлял его достаточно хорошо, и потому, читая публикацию в "Правде", не нашел каких-либо бросающихся в глаза отличий от известного мне варианта. Да и вряд ли история изменилась настолько сильно, чтобы в этот документ попали какие-нибудь совсем неожиданные положения. Резолюция констатировала опасность бюрократического перерождения партии и была наполнена великолепными благопожеланиями в духе внутрипартийной демократии, но не содержала никаких конкретных решений, за исключением одного, да и то сформулированного крайне туманно: проверить целесообразность "права утверждения секретарей вышестоящими инстанциями". Но поскольку утверждение партсекретарей вышестоящей парторганизацией было внесено XII съездом в Устав РКП (б), этот пункт фактически мало что значил.

   После такого акта трогательного единения Политбюро надо было ждать скорого выступления Льва Троцкого с серией статей, образовавших впоследствии брошюру под названием "Новый курс" - статей, которые большинство Политбюро должно было расценить как прямую атаку на себя. Уже восьмого декабря должно было появиться обращение Троцкого к партийным организациям, которое одиннадцатого декабря будет опубликовано в "Правде".

   Однако пока никаких слухов о каких-либо обращениях к партии до меня не доходило. Да и во вторник, одиннадцатого декабря, ожидаемая статья в "Правде" не появилась. Что это могло означать? Понятно, что произошли какие-то перемены по сравнению со знакомым мне ходом истории. Но какие именно? Я терялся в догадках.

   Уже много позднее, уже в 1925 году, я узнал от Троцкого, что обращение к парторганизациям им было написано, но он не стал допускать, выражаясь языком моего мира, "утечки информации", а пошел строго официальным путем, через редколлегию "Правды". Разумеется, содержание статьи стало известно "тройке", и на Льва Давидовича посыпались упреки в разжигании фракционный борьбы против ЦК. Тем не менее, по тогдашним обычаям партийной жизни, отказать члену Политбюро в публикации было невозможно, и Бухарин поставил статью в номер на одиннадцатое декабря.