tmp0

   Пока маленькая кучка пассажиров собиралась неподалеку от нашего воздушного извозчика, я успел внимательно осмотреть самолет. Fokker F-III был монопланом с одним двигателем и имел расположенное сверху фюзеляжа довольно толстое крыло. Нос был тупым, как будто обрубленным, и на нем был закреплен двухлопастный винт. Одноместная кабина пилота была устроена таким образом, что, по моему мнению, обзор из нее оказался до крайности затруднен. Фактически это был расположенный между двигателем и крылом открытый люк, из которого торчала голова пилота - но даже для того, чтобы пилот мог высунуть голову, в передней кромке крыла пришлось сделать выемку. Было такое впечатление, что из кабины можно было смотреть только вверх и по сторонам. И как пилот при таком обзоре может взлетать и уж тем более - садиться? Разве что высовывая голову как можно дальше вбок... В общем, довольно типичный продукт своей эпохи. Полет на таком агрегате не внушал мне большого оптимизма.

   Оказалось, что сегодня машину будет пилотировать один из советских пилотов, наряду с немцами совершавших полеты по этой трассе. Молодой человек, лет двадцати пяти, одетый в короткую кожаную куртку (большую кожанку на меху и теплый шлем с очками-"консервами" он нес на руке), подошел к аэроплану, сопровождаемый ирландским сеттером золотистой масти, вившимся у его ног. Летчик скомандовал ему - "сидеть, Нэпир!" - и представился пассажирам: "Николай Шебанов". О, так это тот самый Шебанов, которого мне отрекомендовали как лучшего пилота на этой трассе, мастера точной посадки. Помнится, как раз его хвалил Маяковский, после того, как они слетали вместе, а потом вдвоем с ним шатались по Кёнигсбергу. Николай имел, несмотря на молодость, уже солидный опыт полетов - его обучение началось еще в 1918 году в Московской школе летчиков (куда он, между прочим, поступил по прямой протекции Ленина).

   К двери пассажирского салона была приставлена лесенка, и пора было занимать места. Посадка сопровождалась короткой перебранкой на ломаном немецком - норма провоза багажа на нашем "воздушном гиганте" была всего пять килограмм на пассажира, и одному из них пришлось все-таки отдать часть своего груза провожающим. Внутри самолет меня удивил, причем, одним словом это удивление не опишешь. Приятным было то, что пассажирская кабина, судя по всему, хотя и не была герметичной, но не имела видимых щелей - во всяком случае, не приходилось ожидать, что в полете ее будет продувать сквозняками. Салон на пять пассажиров был довольно просторным, его интерьер был выполнен в викторианском стиле. Доводилось слышать, что он был красивее, чем у любого другого авиалайнера этого времени. С этим можно было бы согласиться, если бы его не портили проходившие внутри трубы каркаса. Вдоль всего салона шли довольно большие окна, а внутри был установлен трехместный диван, лицом против движения, и два кресла, смотревшие по ходу движения. Специального багажного отсека не было, и свой скарб мы размещали прямо на полу, рядом с креслами и диваном.

   Снаружи раздавались какие-то команды. И вот, мотор застрекотал, затем самолет покатился по полю, выруливая на взлетную полосу. Рокот мотора стал громче, вибрация - заметнее, и мы начали разгон. Трясло нас... Ну, представьте себе, что вы разогнались на автомобиле по грунтовке до скорости свыше ста километров в час. Довольно быстро наш Фоккер оторвался от земли, что стало заметно в первую очередь по резкому уменьшению тряски, и под крылом поплыли окраины Ходынского поля, затем слева сзади показался круг Кудринской площади. Мой первый полет в этом времени начался...

   ...К концу полета, после двух промежуточных посадок, я был уже сыт по горло монотонным стрекотанием двигателя, вибрацией, воздушными ямами, невозможностью размять затекшие конечности, и меня уже давно не занимали неторопливо проплывавшие внизу, под крыльями нашего воздушного извозчика, виды Земли сверху. Некоторое оживление посетило меня, когда самолет начал снижение при подлете к Кёнигсбергу, и в окно удалось рассмотреть рукава Прегеля, а впереди - линию укреплений Литовского вала, еще дальше за ними - шпиль замковой башни и гладь городских прудов.

   Я не был здесь... Сколько? Около полутора лет прошло? Или - почти тридцать один год до моего рождения на свет в этом городе... Нет, не совсем уже в этом...