Тьма знает

– Ты мне друг, Конрауд. Знаю, ты сам это отрицаешь, не хочешь им быть, всячески отмахиваешься, но ты – мой единственный друг среди всей этой мутотени. И всегда был другом. Ты понимаешь таких, как я. Как я и твой папаша. Я это признаю. Я не идеален. Но Сигюрвина я не убивал. Это сделал не я!

Хьяльталин снова лег.

– Хочу попросить у тебя кое-что, – сказал он. – Если я долго не протяну. Прошу тебя: найди того, кто это сделал.

– Они считают, что уже нашли его.

– Но это же не я, – возразил Хьяльталин. – Я бы, Конрауд, на ледник ни за что не полез. Кого угодно спроси. Никогда.

– Но ты мог бы попросить кого-нибудь подняться за тебя на ледник, – ответил Конрауд. – Кого-нибудь, кого ты впутал в это дело.

Хьяльталин не ответил. Было по-прежнему невозможно определить, встретил ли Сигюрвин свою смерть на леднике или его перевезли туда уже потом. Первая версия представлялась менее вероятной. Сигюрвин не отличался любовью к походам, тем более – на ледник. Среди его имущества не нашлось вещей, которые свидетельствовали бы о подобных увлечениях. У него, как и у многих жителей Рейкьявика, были лыжи, но катался на них он только в горах Блауфьётль[9]. Джип у него был, но без специального оборудования, и снегоскутера у него никогда не было. Вторая версия была более правдоподобной: что Сигюрвина привезли на ледник уже мертвого.

– Но почему именно ледник? – спросил Конрауд. – Если уж тебе хотелось избавиться от тела, ты мог бы найти более удачное место. Ледники не уничтожают улик. Напротив, они их сохраняют. И сейчас он сохранил труп. Я видел Сигюрвина: он как будто только вчера умер. Ледник его не уничтожил, а совсем наоборот: как будто и не было этих тридцати лет.

Хьяльталин слабо улыбнулся:

– Ты для меня это сделаешь?

– Я больше в полиции не работаю, – сказал Конрауд. – Я приехал только потому, что ты на том так настаивал, а еще мне было немного любопытно, изменился ли ты в чем-нибудь. Да только вот проездил я впустую.

– Я хочу, чтоб ты очистил меня от этого раз и навсегда, – еле слышно проговорил Хьяльтлин. Голос начинал подводить его. – Ты меня видишь? Смотри на меня! Я хочу, чтоб ты меня от этого очистил. Понимаешь, очистил! Я ему ничего не сделал. И вы не могли на меня ничего повесить, да и сейчас не можете. Я его на ледник не увозил. Это кто-то другой. Но не я!

Хьяльталин поднялся и уставился на Конрауда.

– Это не я!

– До свидания.

– Если ты его когда-нибудь разыщешь, отыграйся на нем хорошенько, – проговорил Хьяльталин и вновь сник. – Сделаешь это ради меня? Отыграешься на нем за то, что он устроил мне…

Конрауд был рад выйти под открытое небо. В камере его охватило неприятное чувство, а белое больное лицо Хьяльталина только усугубляло его. Он отчитался об их встрече и не спеша двинул домой, решил поехать через Сельфосс. В Эльвюсе погода была ясная, и он сам не успел заметить, как уже въехал на Хетлисхейди, проехал мимо вечных столбов пара на термальной электростанции и увидел вдалеке у голубого залива столицу. Посещение тюрьмы все никак не шло у него из головы: слабый голос, лицо Хьяльталина, отмеченное печатью смерти, слова надзирателя, которого Конрауд спросил, читает ли Хьяльталин Библию:

– Я никогда не видел, чтоб он ее открывал, – сказал надзиратель, опровергая слова самого Хьяльталина. – Он говорил, что ему она не поможет.

Когда, уже за полночь, Конрауд лежал в своей кровати, а на улице хлынул дождь как из ведра, – он все еще думал об этом своем визите. Он не знал, кто проболтался Хьяльталину о судьбе его отца тогда, тридцать лет назад. Во время своего предварительного заключения он начал расспрашивать Конрауда о нем во всякое подходящее и неподходящее время, сначала нерешительно, а потом все более и более дерзко, и в конце концов не одна их встреча уже не обходилась без упоминаний об отце Конрауда. Хьяльталин нащупал у своего тюремщика слабое место.

– А как ты думаешь, почему его убили? – спрашивал он. – Когда ты начал работать в полиции, ты никогда не пытался выяснить причину? Как вы вообще ладили? Он был хорошим отцом или как? Он с тобой лучше обращался, чем с твоей матерью?

Конрауд пытался игнорировать такие вопросы, но в конце концов сдался и подробно рассказал Хьяльталину о том, как убили его отца, надеясь: а вдруг это развяжет заключенному язык. Во время этого убийства Конрауду было восемнадцать лет. Он сказал Хьяльталину, что его отца дважды пырнули ножом и потом не нашли ни убийцу, ни орудие убийства. В свое время подробности этого убийства обсуждались в прессе, и Конрауд просто пересказывал ее материалы. Когда Хьяльталину захотелось узнать больше: как он себя чувствовал, да почему его родители разошлись к моменту убийства, – Конрауд отказался говорить с ним дальше. Тут предварительное заключение подошло к концу.

– И вот – ты теперь и сам полицейский, – сказал Хьяльталин, когда его выпускали. – Сын того человека. Странно, да? Тут вообще все сходится?