Таких нюансов было великое множество. И все их нужно знать, чтобы более или менее отчетливо представлять, как реальная живая жизнь преобразуется в огромные статистические таблицы с десятками строк и граф. Чем больше Настя вникала, тем больше разных странных идей приходило в ее неопытную голову, но поговорить об этом было не с кем. У папы Лени свои проблемы, он от статистики очень далек и вообще боится больших чисел, а среди коллег пока не нашлось ни одного, кому эти мысли оказались бы интересными или хотя бы достойными обсуждения. Теперь же, когда так неожиданно подвернулся сотрудник Штаба, Настя не смогла удержаться и поделилась с ним одним из ее открытий. Всего одним. И даже его не сумела изложить внятно, четко и коротко. Сидела перед ним, как школьница на экзамене, и с ужасом ждала ответа: может ли быть так, как она придумала, или она несет полный бред? Может ли какой-нибудь милицейский начальник ни с того ни с сего дать команду регистрировать все жалобы и заявления и возбуждать дела, если доследственная проверка дает к этому хотя бы малейшее основание?
– Теоретически – может, но самоубийц-то нет. Какой начальник будет подставлять свою голову под топор и показывать рост количества уголовных дел, даже если роста преступности на самом деле нет? За это можно и должности лишиться, ведь разбираться в показателях никто не станет. Растет количество возбужденных дел – значит, все ухудшается, а уж в какое количество зарегистрированных преступлений это потом выливается, считать не будут. То есть будут, конечно: посмотрят, увидят, что динамика количества преступлений в пределах нормы, и успокоятся, а с другими показателями сравнивать уже не станут. Хотя… – Константин пожевал губами и тщательно вытер пальцы салфеткой. – Если ваша идея сработает, то таким манером можно вычленить регион, где руководство органов внутренних дел надумало идти не в ногу и пытается быть слишком самостоятельным. – Он понизил голос. – У вас есть еще идеи по выявлению диссидентов в среде правоохранителей?
Его глаза смеялись, а лицо приняло делано-заговорщическое выражение.
– Я говорю глупости, да? – затравленно спросила Настя. – Просто я совсем недавно работаю и мало знаю.
– Да я понял, что вы недавно работаете, иначе вы бы не заводили такие разговоры с незнакомым человеком. Анастасия, вы говорите правильные вещи, но не нужно их обсуждать со всеми подряд. Поверьте, это для вашего же блага. Но! – Он поднял палец в назидательном жесте. – Как говорил папаша Мюллер, помните? «Верить нельзя никому. Мне – можно». Вашу мысль я учту. Еще идеи есть?
– Есть еще по сто девяносто пятой, – неуверенно пробормотала она. – Часть первая, вернее, динамика цифр по части первой – это показатели работы подразделений розыска. То есть на самом деле у розыска есть своя отчетность, но ее обязательно нужно соотносить с количеством уголовных дел, приостановленных по части первой сто девяносто пятой статьи, то есть когда обвиняемый скрылся от следствия или суда или когда по иным причинам не установлено его местопребывание. А вот цифры по части третьей этой статьи, то есть когда не установлено лицо, подлежащее привлечению к ответственности, имеет смысл соотносить с показателями раскрываемости. Если сто девяносто пять-три растет, а раскрываемость при этом не снижается, то тоже возникают вопросы.
Константин слушал ее внимательно, и Настя постепенно успокаивалась.
– Вторую часть сто девяносто пятой можно использовать как лакмусовую бумажку уровня коррупции. Если в этом показателе есть положительная динамика, имеет смысл присмотреться внимательнее.
– В нашей стране нет коррупции, – заметил штабист, и снова в его глазах мелькнуло лукавство. – Она есть только в капстранах.
Настя прикусила язык. Опять она ляпнула что-то не то. Перевела за последние годы такое количество зарубежных материалов по проблемам преступности, что поневоле пропиталась терминологией, принятой в США и Западной Европе. Могла бы и сообразить вовремя, что коррупция – это такой дефект государственного управления, которого в советской стране не может быть по определению. Советское государство безупречно, дефектов в нем нет. А взяточничество – это так, мелочь, отдельное проявление пережитков прошлого в поведении отдельно взятых людей. Неприятно, конечно, и подлежит наказанию, но систему в целом не порочит.
– Но взяточничество же есть?
– Это да, есть, – кивнул он и добавил: – В отдельно взятых случаях.