Тьма… и ее объятья

Я молчал, поняв, что Агни пропустила мимо ушей все, что я сказал. Нужно было уходить, поддерживать обычный разговор "ни о чем" я сейчас не мог. Несмотря на уговоры Агни остаться, я встал и попрощался.

В коридоре меня дожидалась госпожа Хадади. Краем глаза я уловил быстрое движение, или, вернее, завершение движения по направлению к лестнице, и подумал, что хозяйка дома подслушивала нас. Бедная Агни, ну и жизнь у нее в этом доме. Гораздо лучше ей было бы у Кристиана. Быстро, мягкими вкрадчивыми шагами Кира Хадади приблизилась ко мне, сделав вид, будто вот-вот поднялась по лестнице, и доверительно взяла меня под руку. Интересно, что она слышала? Говорил я негромко, но как знать, вдруг у нее хороший слух? Впрочем, если бы она разобрала хотя бы половину того, что я внушал Агни, то смотрела бы на меня иначе. Посторонний человек, никак меня не касающийся, рассказ о вампирах воспринял бы как бред сумасшедшего. Так что же ей от меня надо?

Начала госпожа Хадади с многословных, но, кажется, вполне искренних выражений соболезнования. Да, она знала моего отца: чудесный, чудесный был человек, с золотым сердцем, все его очень любили. Последнее заявление заставило меня уставиться на нее в некотором недоумении. Вероятно, она давно не общалась с моим отцом, может быть, даже со времен своей молодости. Характер у отца был тяжелый, он отлично умел давить на людей (я имею в виду, морально), и коллеги, при всем своем уважении, его недолюбливали. Не говорю уже об его нелюдимости и упертости в работе. Впрочем, они с Кирой, кажется, и впрямь очень давно не встречались. Постепенно и очень незаметно от соболезнований она перешла к расспросам. Не знаю ли я, что творится с Агни? Ее стало невозможно узнать. Она огрызается, и грубит, и не хочет ни с кем разговаривать. Слушает свою ужасную музыку, а если обратиться к ней с самым пустяковым вопросом, устраивает целую истерику. И началось все после того, как посреди ночи — когда же это было? вчера? нет, позавчера, — нагрянул Кристиан и шептался с ней о чем-то целый час. Никаких объяснений он не дал ни тогда, ни после: на телефонные звонки он не отвечает и вообще избегает всяческого общения. Не знаю ли я, что стряслось? Это так не похоже ни на Кристиана, ни на Агни. У Кристиана всегда был тяжелый характер, но все же он никогда не позволял себе таких диких выходок. Агни же хоть была несколько слишком разбитной и шаловливой девочкой, но не грубила матери и истерик не закатывала. Не нагрубила ли она и мне? Нет, отвечал я, мы разговаривали спокойно. Не могу ли я поведать, о чем между нами шла речь? Нет, отказался я, не мог бы. Госпожа Хадади посмотрела на меня с обидой и недоумением. Что за тайны такие, в которые нельзя посвятить родную мать? Я вежливо заметил, что мне она не мать, и с подобными претензиями имеет смысл обращаться к Агни, а не ко мне. Госпожа Хадади вырвала у меня свою руку и ледяным тоном сказала: "До свидания, Илэр. И передай, пожалуйста, Кристиану, чтобы он не мешался больше в наши семейные дела". Я напомнил, что Агни, как и ей, приходится Кристиану родной дочерью. Этой фразой я поставил на себе жирный черный крест и окончательно восстановил против себя госпожу Хадади. Даже родство с Адриеном Френе не могло уже спасти меня. Я вежливо попрощался и покинул гостеприимный дом.

Несколько часов я бесцельно бродил по городу, ничего больше не опасаясь. Удивительное дело: еще и месяца не прошло, как умер отец, а я уже успел привыкнуть к бесприютному состоянию и слабо представлял, что бывает какая-то другая жизнь. Конечно, я никогда не знал, что такое жить в полной семье, но никогда не тяготился своим «безматеринством» и не завидовал ровесникам, у которых были матери. Отец отлично справлялся с ролью обоих родителей сразу, хотя особо к этому не стремился и к "родительским обязанностям" относился, на первый взгляд, небрежно и почти холодно. Кристиан держался со мной гораздо душевнее. И я так привык к вечной отстраненности отца и провозглашенной им "политике невмешательства", что теперь, несмотря на всю мою любовь к нему — а я, конечно же, любил отца, очень любил, — почти не скучал по нему. Тосковал, да, но не испытывал потребности быть с ним рядом. Это было очень сложное чувство, не думаю, что смогу описать его…

Когда, замерзнув, я вернулся домой (дом Кристиана я вдруг начал воспринимать как собственный), Кристиан сообщил, что разговаривал с Райсом и сказал ему о моем возвращении. Уловив на моем лице выражение недовольства, которое я безуспешно попытался скрыть, он пояснил чуть извиняющимся тоном:

— Я не мог скрыть от него это. Ситуация и так кажется ему странной: все эти неожиданные похищения и возвращения… Кажется, он уже подозревает меня в сговоре с Лючио, и начинает понемногу докапываться, какую странную игру я веду, и зачем, а я ничего не могу ему объяснить. Боюсь, кончится тем, — он невесело улыбнулся, — что Райс упечет меня в тюрьму.

— Ерунда, — возразил я не слишком уверенно.