Тьма египетская

У начальника стражи не было больше средств для того, чтобы выразить ещё большую степень потрясения, глаза шире не открывались, но внутри он трепетал. В услышанное всё же трудно поверить. Яхмос отказывался от тактики, от своей любимой тактики непрерывного, стремительного напора, не считающегося с попутными жертвами. Лучше оставить под стенами сокрушаемой цитадели несколько сот лишних трупов, но не потерять темпа наступления. Тогда с какого-то момента гиксосские крепости будет брать уже не просто пехотинец, лезущий на стену с топором и палицей, а сам невидимый вихрь победоносного наступления. Ворота будут распахиваться, а лошади покорно ржать в облаках накатившей египетской пыли. Тратя не жалея солдат в начале наступления, возместишь их экономией во время бескровных побед на волне наступления. Гиксосы нигде не проявляли охоты к сдаче, значит ли это, что генерал Яхмос отступает и меняет свой план?

   — Принеси мне чистый свиток и чернила.

В течение следующего часа Яхмос сам, не прибегая к помощи писцов, составил грубой генеральской рукой каллиграфически чудовищное послание своему начальнику тыла Нутернехту в Фивы.

   — Пусть отвезут под строжайшей охраной, — велел он начальнику стражи.

72

Толпа слуг не рухнула в пыль пред ними, не заколыхались волны опахал, не разлились сверканием туалеты вельмож, никто не обратил внимания на их появление, и чувствовалось, что Апопу это не кажется ненормальным. Прямо от захлопнувшихся за спиною ворот начинались две чуть расходящиеся друг от друга улицы, составленные из белых глинобитных домиков разного размера и устройства. При желании можно было догадаться, что это поселение воздвигалось не только без особого плана, но даже с вызовом всякому порядку. Где-то имелись заборы, где-то нет, где-то торчали у входа пальмы, а то и семейства пальм, где-то валялись горы слежавшегося хлама. Там курятся над дворовой печью непонятные дымы, а там постукивают молотки по невидимому металлу. Умирают от лени собаки. В целом ничего удивительного. Квартал ремесленников в Мемфисе намного меньше, но немного похож.

   — Не я начал их собирать сюда, — сказал царь. — Ещё дальний мой предшественник Ианн заложил это поселение.

Они вошли в ворота ближайшего дома. Вдоль сходящихся углами стен был устроен там деревянный навес, под которым располагались в ряд сразу несколько десятков гончарных кругов, и все они тихо, разноголосо насвистывали, вращаясь. Лоснящаяся глина, установленная на них, отбрасывала тусклые блики. Грязные, ласковые руки тискали её. На переносной печи в центре двора кипел небольшой металлический котёл с густым коричневым варевом. Пожилой, согбенный мужчина в замызганном набедреннике помешивал варево длинной палкой. Гончары не обратили внимания на гостей. Тот, что помешивал, поклонился, не выпуская палки из рук, сделал жест, мол, побегу, доложу. Апоп остановил его движением руки и сам проследовал к проёму в стене, выводившему, как оказалось, во второй двор. Там тоже был навес, под ним располагались те, кто, надо понимать, расписывает кувшины и блюда, вылепленные в первом дворе. Мериптах мысленно пожал плечами. Гончарные мастерские имелись и во дворце Бакенсети, и в храме Птаха. Ну, эта побольше, только ведь и всего.

Спиною к гостям сидел на большом полураздавленном табурете какой-то толстяк, над которым двое негров держали на двух подпорах сплетённый из больших листьев навес. Через ворота, ведущие, видимо, в третий двор, двое голых и грязных мальчиков внесли носилки, нагруженные готовой посудой, и поставили перед толстяком. Он, не поднимаясь с кресла, взял один кувшин, повертел его в руках, постучал по нему ногтем и вдруг с размаху грохнул об земляной пол. И недовольно взвизгнул. Отскочили не только мальчики-носильщики, но даже и опахальщики отступили на полшага. Вслед за кувшином был превращён в черепки горшок, потом ваза. Апоп, появившись из-за спины разъярённого толстяка, взял с носилок небольшую миску с загнутыми краями — в таких подают приправы к мясу — и показал Мериптаху.

— Ты когда-нибудь видел что-нибудь прекраснее?

Мальчик взял миску в руки. Она была ещё горячая, недавно из печи. И даже не искушённое в керамических искусствах сердце различило бы — штука хороша. Аккуратная, экономная и тем не менее вместительная форма. Черно-коричневый штриховой рисунок казался тут единственно уместным. Как будто поймали из воздуха голос народной трещотки и заставили отложиться по закругляющейся глине.

Вскочив с табурета, краснолицый то ли от гнева, то ли от жары толстяк выхватил миску из рук мальчик и расколотил у его ног.

   — Это Деф, — пояснил Апоп, улыбаясь, но пояснение это ничего не пояснило. Например, того, почему этот человек так развязно ведёт себя в присутствии царя. Толстяк полыхал так, что в него самого можно было загружать горшки для обжига.

   — Они опять все испортили, дети червя! Глазурь завтра посереет, а потом потрескается!

Апоп ничего ему не ответил, отвернулся и поманил Мериптаха за собой.