Тюрьмой Варяга не сломить

Женщина взяла со стола книгу и принялась переворачивать страницы. Варяг вдруг осознал, что она ничего не слышит. И его крики для нее звучат не громче, чем писк раздавленного таракана под ногой у слона.

Варяг напрягся изо всех сил и попытался пошевелиться, но тут же почувствовал, как руки и ноги пронзили тысячи игл, а затем болезненная судорога пробежала по всему телу, вырвав из его горла слабый стон.

— Вы уже очнулись, заключенный? — казенно поинтересовалась женщина. — Вам не стоит поворачиваться, каждое движение будет причинять вам адскую боль. Потерпите, я вам сейчас помогу. Давайте вашу руку. Вот так…

Пальцы у женщины были мягкими и прохладными. Они весело пробежали по его коже, умело отыскали вену, а в следующую секунду он почувствовал укол, а затем новая, еще более невероятная боль опрокинула его в беспамятство.

Варяг не помнил, сколько пролежал, но всякий раз, когда он просыпался, видел перед собой одну и ту же картину: белый потолок в трещинах и сидящую рядом полногрудую женщину. Потом ощущал невероятную боль во всем теле и вновь проваливался в неизвестность.

Иногда до него доносился мужской голос и обрывки разговора:

— Как он?

— Все так же, Дмитрий Савельевич. Без изменений.

Варяг хотел подняться на мужской голос, продраться сквозь вязкий туман, сквозь пелену беспамятства: когда же прекратятся его мучения? Но сил у него хватало только на то, чтобы, с трудом разлепив веки, вприщур взглянуть вокруг себя, увидеть бесформенные пятна, ничего не понять и снова впасть в долгую и тяжелую прострацию.

Глава 37 Новый жилец

Металлом заскрежетала открываемая дверь. Что-то глухо стукнуло снаружи, а потом в проеме показались двое надзирателей. Они волокли под руки мужчину. Тот был без сознания.

— Принимайте нового постояльца, — громко известил обитателей камеры надзиратель постарше, которого зэки за красный болезненный цвет лица нарекли Помидором. Глядя на него, любой взялся бы с уверенностью утверждать, что это один из самых преданных поклонников Бахуса, страстный любитель выпить. Но странность заключалась в том, что Помидор был заядлым трезвенником и вознаграждение за свои услуги предпочитал брать исключительно в денежном выражении, а не стаканом водки, как делали многие по старинке.

Его молодой напарник лейтенант Прохоров, напротив, обладал весьма фотогеничной внешностью — такие мужественные правильные черты лица можно встретить разве что на рекламных щитах, пропагандирующих здоровый образ жизни. Наверняка парень мечтал о карьере юриста, но судьба распорядилась иначе, так что вместо судейской или прокурорской мантии он вынужден теперь носить форму вертухая и служить в этой забытой богом дыре.

— Его бы в лазарет, а не в камеру, начальник, — подал голос из глубины хаты блатной по кличке Веселый.

Здесь, в камере, именно Веселый был за пахана. На правой щеке у него красовалась тоненькая ниточка шрама, которая слегка поднимала уголок рта, от чего лицо Веселого приобретало совсем не веселое, а скорее, злодейское выражение.

— Оттуда и тащим, — почти задорно отозвался на слова бугра молодой надзиратель.

Жильцы хаты, не вставая с мест, с интересом всматривались в лицо новичка. Красив, сука, и, видать, крепок… был. Даже в неподвижном теле угадывалась порода и какая-то скрытая сила. Веселый это сразу заметил, но виду не подал и процедил сквозь зубы:

— Вы к нам, случаем, не «черта» притащили? Сами знаете, у нас место только у дверей свободно, — зло хмыкнув, он взглядом указал на шконку, где располагался «черт» с презрительной кличкой Сопля. Чертяка и вправду был неопрятен: из длинного носа, смахивающего на хобот тапира, частенько торчали сопли, которые тот неизменно вытирал рукавом. В камере с ним не общались, презирали — черт, одним словом! Даже в угол, где он проводил свои часы, зэки бросали, как правило, недружелюбные взгляды. А если случайно соприкасались с ним, то, морщась, брезгливо стряхивали с одежды невидимую нечисть.

— Непутево его рядом с чушпаном сажать, Василь Семеныч, — обратился к Веселому старший из надзирателей. — По роже видно, что он из коренных. Мы точно не знаем, конечно.

— А это проверить можно, начальник, — высказался блатной по кличке Федя Лупатый. — Скиньте его на пол, если до шконки доползет, значит, из крепких. Ежели останется у параши отираться, значит, ковром сделаем, ноги об него будем вытирать.

Он хмуро посмотрел на первоходок, которые смирненько сидели на своих шконках. Молодежь пугливо смотрела на Федю: казалось, что взмахни Лупатый рукой — и они разлетятся по углам, как перепуганные воробьи. Федя Лупатый был прав: ни один из уважающих себя зэков не смел опуститься на пол. Только чушпаны, способные портами собирать дерьмо, без всякой брезгливости селились во всех самых грязных углах. Коренной же обитатель тюрьмы любит чистоту и всегда умудряется выглядеть среди многочисленных обитателей тюрьмы, как топ-модель в городской толпе. Надзиратели, послушав базар зэков, наконец заволокли новичка на середину камеры и, не особо церемонясь, бросили на пол. Голова зэка глухо стукнулась о цемент.