Тюрьмой Варяга не сломить

— Заболел? — коротко спросил Ветлугин.

— Нет, милый. Не я заболел, — ответил Мулла, вперив в доктора свой орлиный взгляд. — Ты, любезный, сам шибко болен — вон как ручонки-то у тебя трясутся, а вроде не алкаш — это все знают. Что же за болезнь тогда у тебя такая?

Ветлугин откинулся на спинку стула и мрачно глядел на старика.

— Ты с чем пожаловал, Заки? Может, болит что?

— Болит, — кивнул старик. — Душа у меня болит. За тебя, болезного. Я же вижу, как плохо тебе, как худо. Вижу, как ты, бедный, еле держишься, мучаешься каждый день. Вот и сейчас первый час только, до конца рабочего дня еще четыре часа, а ты дотерпеть не можешь. Все твои мысли о том, как скорее до вечера дотянуть, а там — дверь на ключик и за спасительную иголочку!

Лицо Ветлугина потемнело, глаза округлились. А Мулла продолжал как ни в чем не бывало:

— Пока твоя медсеструха в соседней палате с Харцвели-скульптором будет трахаться, ты себе впендюришь дозу — и порядок. Для такого мастера, как Ветлугин, полминуты хватит и не на такое дело, как укольчик. Верно? Ну, чего молчишь?

Ветлугин резко поднялся, указывая вору на дверь, и… снова сел.

— И зачем ты мне эту ахинею рассказываешь? Чего тебе нужно, Заки Абдуллович?

— Я не Беспалый и мораль тебе читать о вреде морфия не буду, тем более что через моих людей ты его и получаешь, — жестко сказал Мулла. — Оставим эту тему. У меня к тебе есть более серьезное дело. Сюда в кабинет на уколы водят семерых вновь прибывших. Мне надо знать, что ты им колешь.

Ветлугин сглотнул слюну.

— Этого я тебе, Заки Абдуллович, сказать не могу.

— А если подумать? — многозначительно произнес Мулла.

Ветлугин нервно засуетился и, пряча глаза, тихо выдавил из себя:

— Особый препарат колю…

— Чтобы их в дебильном состоянии удерживать?

— Вроде того…

Мулла помолчал, как бы нехотя рассматривая нехитрый медицинский инвентарь, разложенный по стеклянным полочкам и шкафчикам в кабинете главврача.

— Так вот, доктор! Надо заменить укольчики-то. Будешь им колоть укрепляющее. Витамины какие-нибудь.

— Ты что, старик, в своем уме? Они же через неделю очухаются — и Беспалый тут же все просечет!

Мулла раздраженно поднял сухую морщинистую руку:

— Об этом не беспокойся. Они не «очухаются». О замене препарата никто не узнает. Кроме меня и тебя. Ну и их самих, конечно. Но они виду не подадут. Будут косить под идиотов. Об этом я позабочусь.

— А как же быть с Лизкой? Ведь не я же, а она колет.

— С Лизаветой мы все уладим сами. Твоя задача — препарат.

Ветлугин помолчал и вдруг почти шепотом произнес:

— Смотри, Мулла, как бы Щеголь не прознал. Тут его люди постоянно крутятся. Он, похоже…

Мулла резко поднял руку:

— Цс-с. Знаю. И об этом я позабочусь. У меня сейчас будет много забот. Так что одной больше, одной меньше — все едино. Ну бывай, «доктор». Ты уж сделай все, как мы договорились, чтобы у нас не возникло еще одной лишней проблемы. Меня ты знаешь… я дважды повторять не буду.

Глава 44 Приезжий

Единственное, что утешало Светлану в течение двух долгих месяцев заточения, так это сознание того, что Владислав живой. Она в этом была уверена: иначе они не стали бы держать ее взаперти с сыном, тратя на них время, деньги, прилагая oгромные усилия по охране. Они просто убили бы их, как убили Сивого, или отпустили на все четыре стороны за ненадобностью.

Кто были эти «они», Светлана не знала и как ни пыталась выяснить, у нее ничего не получалось: на все ее вопросы охранники лишь криво улыбались и разводили руками. Ясно было одно, что люди, по заказу которых произошло их похищение, весьма состоятельные и к тому же обладающие огромной властью. Дом, в котором держали Светлану с Олежкой, был настоящей крепостью-особняком, может быть, даже личной резиденцией кого-нибудь из весьма высокопоставленных лиц: двухэтажный, обставленный дорогой мебелью, дом стоял в глухом лесу. Поскольку их привезли туда глубокой ночью, Светлана не могла даже предположить, где именно находится: где-то в России… уж это точно, где-то под Питером… да, конечно. И в обстановке дома, и в окружающем его лесу да и в самой атмосфере Светлана ощущала все до боли знакомое, родное, российское. То, чего ей так не хватало в далекой Америке, то, по чему так тосковала ее душа. Ах, если бы не это жуткое и гадкое заточение и… зловещее, неизвестное будущее.