Титус Гроун

С вашего позволения, читатель, мы оставим на время проныру Стирпайка, что сумел сбежать с господской кухни и найти себе теплое местечко – теперь его ждала смесь обязанностей помощника врача, домохозяйки и обыкновенного комнатного лакея. Тем более что сам беглец с кухни был вполне доволен обретенной службой и пока что не мог поверить в реальность происшедшего. Стирпайк быстро освоился на новом месте – вскоре все обитатели дома доктора относились к нему так, словно юноша жил здесь с самого рождения. Только повар, не любивший выскочек, относился к Стирпайку с нескрываемым подозрением.

Доктор был доволен новым помощником – или, как он выражался, ассистентом. Паренек схватывал все на лету и ничего не забывал, что для помощника врача очень и очень похвально. Вскоре Прунскваллер стал настолько доверять юноше, что поручал ему приготовлять лекарства и мази самостоятельно – и Стирпайк старался изо всех сил, аккуратно развешивая разноцветные порошки и разливая по мензуркам жидкости.

Между тем жизнь в Горменгасте тоже не стояла на месте.

Суматоха, возникшая было после появления на свет младенца Титуса, улеглась, и все вошло в привычную колею. Герцогиня была все еще слаба, и доктор настоятельно рекомендовал ей соблюдать «комнатный режим» и не таскаться с кошками, однако госпожа Гертруда даже слышать об этом не хотела. Упорства ей было не занимать, и всякий раз женщина отвечала недовольному Прунскваллеру, что она быстрее придет в себя, если не станет «пластом лежать в постели день и ночь».

Герцогиня знала, что говорила – три дня она вынуждена была лежать в постели, слыша, как внизу, под балконом комнаты, играют и резвятся на улице ее кошки. Госпоже Гертруде так хотелось соскочить с кровати и выйти на улицу к своим питомцам, что всякий раз при мысли о свободе на ее лбу выступали капли пота. И на четвертый день герцогиня встала с постели…

Впрочем, не все было так плохо – с самого первого дня с ней были птицы. Когда женщина смотрела на пернатых друзей, на душе у нее становилось легче.

Чаще других птиц в окно залетал белый грач – усевшись на подоконнике, птица наклоняла голову и с любопытством смотрела на хозяйку, словно не понимая, почему она целыми днями лежит в кровати.

Как происходило обычно в таких случаях, герцогиня приглушенным голосом заводила разговор с птицей, называя его то «снежным птенчиком», то «моим клювиком». Видимо, заслышав голос покровительницы, на подоконник слетались и другие пернатые. Почирикав и почистив перышки, птицы вдруг разом вспархивали и вылетали в окно. Леди Гертруда провожала их материнским взглядом и снова погружалась в мрачную меланхолию. Без птиц она чувствовала себя совершенно покинутой. Хорошо еще, что хоть сова никуда не отлучалась от нее. Во всяком случае, в дневное время.

Впрочем, не все уж было так плохо: постепенно герцогиня оправилась от послеродового упадка сил и уже могла позволить себе прогулки в саду, где также могла наблюдать своих питомцев. Занимаясь с птицами, женщина напрочь забывала обо всем остальном.

Между тем госпожа Слэгг обнаружила, что с каждым днем зависит от Киды все больше и больше. Старуха стыдилась признаться в этом даже себе самой. В тихой неторопливой Киде было нечто такое, что невольно внушало старой няньке уважение. Чтобы скрыть свою растерянность, нянька каждый день старалась подчеркнуть, что она обладает огромной властью в Горменгасте (что, разумеется, было не совсем так) и постоянно искала повод для придирок. Впрочем, молодая женщина догадалась и об этом, потому никогда не раздражалась и во всем соглашалась с наставницей. Случалось няньке и накричать на нее – однако Кида знала, что через час старуха все равно прибежит к ней и станет суетиться, то и дело заглядывая в глаза, как бы спрашивая: ты меня простила?

Иногда, размышляя над своей судьбой, Кида не могла поверить, что еще недавно обитала в грязном предместье. Однако она чувствовала себя частью бедного квартала, и сытая жизнь не сумела побороть проснувшуюся в ее душе ностальгию. Конечно, рассуждала Кида, Богу было угодно, чтобы госпожа Слэгг пришла однажды в предместье и выбрала ее в качестве кормилицы для новорожденного наследника. Да, она станет заботиться о ребенке, она выкормит его, но не останется в Горменгасте ни днем больше, чем это необходимо для мальчика. Разумеется, подобными мыслями молодая женщина предпочитала ни с кем не делиться.

Киду поселили в небольшой, но уютной комнатке – через стену была комната госпожи Слэгг. Из окна комнаты открывался вид на предместье, в котором прошла вся жизнь Киды. Там она переживала редкие радости, бесконечные превратности судьбы и любовь, которая оставила в ее душе неизгладимый шрам.