Титус Гроун

Однако радости архивариуса не суждено было продолжаться слишком долго – в тот момент, когда взгляды присутствующих скользнули с примолкнувшего Барквентина на семьдесят седьмого герцога Гроуна, малыш совершил невиданное святотатство – он с размаху швырнул камешек и веточку плюща в воду.

Наступило гробовое молчание. В этот момент небо стало проясняться. Ветер разогнал серые облака, и сквозь тучи можно было увидеть кусочки небесной синевы.

Между тем Титус, повернувшись в сторону стоявших на берегу обитателей предместья, несколько мгновений смотрел на зрителей, а потом, подойдя к краю плота, наклонился и вгляделся в глубину озера. Барквентин ужаснулся – за все время ребенок не удостоил ни его, ни госпожу Гертруду ни единым взглядом. Да, такую ситуацию предвидеть было никак нельзя…

Архивариусу ужасно захотелось, чтобы на берегу произошло что-нибудь из ряда вон выходящее. Хоть бы обломился сук под тяжестью зрителей или просто кто-то сорвался по неосторожности вниз. Тогда бы собравшиеся невольно посмотрели туда, никто не обращал бы внимания на упрямого мальчишку. Можно было хотя бы надеяться, что церемония все-таки завершиться благополучно. Но, как назло, вниз не упала ни единая сухая веточка.

Неожиданно ребенок, сидевший на руках жительницы предместья, что стояла в стороне от толпы, проснулся и заворочался. Мать не понимала, что с ним такое. Кида встревожилась – она боялась, что герцогиня или кто-нибудь из ее близких обвинят в срыве обряда ее дитя.

Сам Титус, все это время разглядывавший с интересом воду, вдруг поднялся на ноги и с удивительной для его возраста силой рванул ожерелье. Суровая нитка разорвалась, и улиточные раковины жалобно зазвенели по кедровым бревнам плота. Швырнув нитку с оставшимися ракушками за борт, юный герцог издал победный крик. Победный крик малыша докатился до ушей потрясенной публики, и судьбе было угодно, чтобы он не остался без ответа: в тот же миг завопил и ребенок Киды. Два голоса – голос родовитого аристократа и голос сына жалкой нищенки – слились в единый радостный вопль. Радоваться было чему – дождь наконец-то кончился.

И СНОВА РОТТКОДД

Наконец выглянуло солнце, позолотив хмурые камни Горменгаста. Яркие лучи хлынули в окна, и хозяева, еще недавно ругавшие на чем свет стоит плохую погоду, кляли теперь солнце, боясь, что лучи выжгут яркие цвета обивки дорогой мебели. Поспешно закрывались решетчатые ставни, защелкивались задвижки. Но дождь кончился, и Горменгаст стал оживать.

По каменным плитам двора забегали люди, зазвенели голоса. На серых камнях распластались пестрые ящерицы, спешившие насладиться благодатным теплом. Вылетели из убежища воробьи. Как и прежде, они затеяли вечную перебранку из-за рассыпанного овса; выползли из щелей насекомые. Жизнь стремительно входила в привычную колею. Солнце играло на мокрых листьях плюща, напоминая о прошедшем дожде.

И все-таки человек, привыкший лицезреть жизнь Горменгаста в ее полноте, без труда определил бы, что многого сегодня здесь не хватало. Еще бы – почти все население замка было на берегу озера, наблюдая за церемонией посвящения Титуса в герцоги. Именно на берегу билось сейчас сердце Горменгаста. Барквентин распорядился оставить в замке самое минимальное число людей – которые обеспечили бы непрерывность обряда после завершения той его части, что происходила на озере.

Закончив последние приготовления, остававшиеся в замке тоже поспешили присоединиться к остальным. И теперь бесчисленные помещения, лестницы и галереи, подвалы и службы Горменгаста опустели. Такого здесь не случалось очень давно. Сиротливо скрипела на ветру незапертая дверь, в комнате госпожи Слэгг часы гулко пробили положенное время, кошки леди Гертруды затеяли свою обычную возню – но, хотя внимание его обитателей было сосредоточено на одном единственном объекте, замок жил своей жизнью.

Пустота царила повсюду – в трапезной зале, где между колоннами гуляли сквозняки, в арсенальной комнате, которую – неслыханно! – не охраняли теперь караульные, в лабиринте кухонь, где ушедшие повара, приготовив последние блюда, предусмотрительно погасили огонь.

Солнце, едва выйдя из-за туч, сразу же заявило о своих правах. Яркие лучи пытались проникнуть даже сквозь решетчатые ставни. Расщепившись, лучи затекали в помещения тонкими струйками. Именно такие струйки просочились в хранилище деревянных скульптур. Когда луч упал на груду тряпок, сваленных в гамаке, они неожиданно пришли в движение.

Ротткодд и на этот раз остался верен себе – он настолько был оторван от остальных обитателей Горменгаста, что по-прежнему пребывал в полном неведении относительно грандиозных событий, происшедших в замке. В момент, когда взгляды сидевших на деревьях людей были направлены на семьдесят седьмого герцога Гроуна, Ротткодд преспокойно спал. Ему не в чем было упрекнуть себя – погода была хмурая, а свои обязанности – обметание пыли с деревянных скульптур – он уже выполнил.