Титулярный советник

— И все же я в долгу перед вами обоими. И, когда придет день — корона не обойдет Горчаковых своей милостью. — Государыня снова мягко улыбнулась и отступила на шаг. — Возвращайтесь в строй, князь. Мы непременно увидимся снова — и куда скорее, чем вы думаете.

— Служу стране и короне!

Я поклонился и, дождавшись, пока ее величество удалиться, развернулся обратно к строю. Последние слова государыни прозвучали то ли как обещание, то ли как предупреждение — хотя наверняка не были ни тем, ни другим. И засели в голове так крепко, что я едва не запнулся, шагая обратно.

Потом выступали генералы — но их я почти не слушал, погрузившись в собственные мысли. Награда, полученная из рук самой государыни грела и грудь слева, и уж тем более душу — но слова заставили задуматься… по меньшей мере.

А может, и насторожиться.

Дедова высокородная братия… Да чего уж там — и я сам тоже — зимой действовали жестко. В рамках закона, слегка за ними — а порой и не слегка. И уж точно без особой оглядки на волю ее величества. Но своей цели добились: хорошим или дурным способом — мы отвоевали для столицы и всей державы пару месяцев покоя.

Багратион наверняка усилил свое воинство, спешно упаковав в жандармские мундиры пару-тройку тысяч солдат и офицеров из гвардейских полков. И уж точно увеличил — или хотя бы попытался увеличить штат Одаренных. Чтобы иметь хоть что-то похожее на силу, способную усмирить и народный бунт, и армейские чины, и зарвавшихся аристократов — если придется.

Но хотел бы я знать, на что потратила отведенное время сама государыня. Кого наградила, приблизив ко двору — а к кому охладела? Сколько слов — из тех, что никогда не посмели бы произнести даже на закрытом заседании Госсовета — было сказано шепотом, с глазу на глаз в покоях Зимнего дворца? Сколько тайных союзов создано и сколько — разрушено? Кого ждут в каком-нибудь сейфе ордена, а кого — уже подписанный приговор, в который осталось только подставить нужную дату? Каким родам суждено возвыситься, а каким — исчезнуть, когда загадочный враг будет раздавлен… если вообще будет.

Слишком много вопросов, ответов на которые не могут знать даже Багратион с дедом. И над которыми уж точно нет смысла ломать голову самому обычному… пусть даже юнкеру с чином титулярного советника.

— Княже, не спи! — прошипел Богдан, заехав локтем мне в живот. — Направо — и шагом марш!

Задумавшись, я прозевал не только окончание речи генерала и троекратное тройное ура, которое мне полагалось горланить вместе со всеми, но и даже команду Мамы и Папы. И, если бы не бдительность однокашников — пожалуй, так бы и остался стоять посреди поля перед уже успевшей опустеть трибуной. Господа генералы и статские уже повели ее величество к автомобилям — видимо, чтобы отвезти в резиденцию в Пятигорске.

А нас ждал обед, занятия, стрельбы и палатки. Самый обычный день учений, который мне предстояло провести наравне со всеми — хоть и не снимая с груди ордена. Строевая муштра, похоже, подошла к концу, но все остальные прелести юнкерской жизни никуда не делись.

Впрочем, не совсем так. Стоило нам подняться из-за обеденных столов, как довольный и сияющий начищенной парадной формой Мама и Папа объявил, что офицерам, унтерам, портупей-юнкерам и всем трем ротам славного Владимирского пехотного училища в полном составе милостью ее императорского величества до конца дня предоставляется отдых и полная свобода от любых обязанностей по лагерю.

Разумеется, в честь награды сиятельного князя Горчакова.

В город нас, ясное дело, никто не выпустил — после ночной атаки панцера границы лагеря стерегли так, что они почти превратились в непроницаемые в обе стороны стены. Но всех прочих увеселений это все же не отменяло. Не успели мы вернуться с обеда, как еще бледный от ран, но уже вернувший обычное расположение духа Подольский цукнул десяток первокурсников разом — и так лихо, что они тут же помчались во главе с Богданом “готовить помещение к тайному мероприятию чрезвычайной важности”. После этого “благородный подпоручик” подошел ко мне и, приобняв за плечо, объяснил, что орден и произведение в унтерский чин — а особенно досрочное — следовало непременно отметить положенным образом — в традициях славной пехотной школы. И что у него как раз на примете есть один ушлый фельдфебель из местных, который за чисто символическое вознаграждение доставить из Пятигорска два ящика отменного шампанского. А также колбас, консервированной сельди прочих закусок, приличествующих столь важному событию.

Особого стеснения в наличных средствах я, понятное дело, не испытывал — но на всякий случай вяло посопротивлялся пару минут, справедливо опасаясь гнева Мамы и Папы — а то и местных генералов. В ответ Подольский только хитро оскалился и напомнил, что традиции славной пехотной школы неукоснительно соблюдаются всеми чинами — от солдата до генерала от инфантерии. И что благоразумному юному унтер-офицеру не следовало бы ими пренебрегать, даже будь на то прямой запрет самой государыни императрицы.

Но никакого запрета, разумеется, не было.