Тит Антонин Пий. Тени в Риме

…Работая над предыдущим романом об императоре Адриане[1], мне отчаянно не хватало материала. В библиографии я наткнулся на роман известной французской писательницы М. Юрсенар «Воспоминания Адриана», а также на сочинение малоизвестного у нас немецкого писателя Г. Эберса «Император». Текст М. Юрсенар я нашел, а вот отыскать «Императора» мне так и не удалось.

Казалось, придется смириться с неудачей.

…Как-то на Троицу я отправился на рынок. Не берусь судить, кто или что подтолкнуло меня под руку, только в ряду книжных развалов я притормозил возле одной из длинного ряда старушек, добавлявших к своим пенсиям несколько десятков рублей продажей книг из домашних библиотек.

Взгляд остановился на темно-зеленом томике. Названия на потертом переплете не было. Суперобложка, на которой должно было быть название, тоже утеряна…

Я поднял книгу, открыл и вздрогнул – Георг Эберс «Император»…

Спустя год – обвал с Антонином Пием…

Гибель самого дорогого на тот момент неоконченного текста могла быть связана либо с очередными происками судьбы, либо с признанием очевидной близости потустороннего мира, на границе с которым мы вынуждены существовать. Но поскольку судьба слепа, я остановился на втором варианте, животрепещущем более, чем бездумные удары равнодушной к нашим деяниям фортуны.

Я бы назвал эту границу «сумерками», неким размытым прогалом между светом и тьмою, ведь каждая из этих реальностей неподсчитываемо часто напоминает о себе. Мне представилось, будто каждому из нас, оказавшемуся в сумеречном состоянии, предлагается сделать выбор, и этот выбор всегда непрост. За него еще придется побороться.

Я решил принять бой. Не для того я взялся за жизнеописание самого добродетельного из всех добродетельных императоров, чтобы опустить руки при встрече с Тенью. Это было нелегкое решение, ведь тень многолика. Она бьет резко, наотмашь, только успевай уворачиваться.

Зло прячется в тени.

К тому же было боязно за читателей. Не дай Бог, если кто-то, прочитав роман, решит сегодня стать лучше, чем вчера, а завтра лучше, чем сегодня.

Это будет самокатастрофа, сходная с той, какая случилась с автором, а также с главным героем романа, ведь каждый из нас, замкнувшись в кругу своего ограниченного понимания мира, приучен упорно отрицать совершенно очевидное. Горе тому, кто предъявит убедительный довод в пользу добра, которым можно было бы переубедить его. И вообще – если человек окаменел во внушенном извне, есть ли смысл воздействовать на него доводом?

Кто мог бы, взяв человека за руку, вывести его на свет Божий? Помог бы раскрыть глаза и убедиться – мир это не пляски теней на стенах пещеры.

Это – мир…

Это объективная реальность.

Мне повезло – я встретил Антонина Пия.

Он оказался надежным и доброжелательным попутчиком. Он подал смутную надежду на возвращение Золотого века. Он приоткрыл тайну маршрута, следуя которым можно, вспомнив вещие слова Гайто Газданова, «что-то понять в жизни».

Не удивляйтесь, доброжелательные люди встречаются даже на императорском посту.

Я решил последовать совету Серена Кьеркегора: «…Люди объезжают кругом весь свет, чтобы увидеть разные реки, горы, новые звезды, редких птиц, уродливых рыб, нелепых существ и воображают, будто видели нечто особенное.

Меня это не занимает.

Но знай я, где найти добродетельного человека, я бы пешком пошел за ним хоть на край света. И я бы уж ни на минуту не выпустил его из виду… Я бы только и делал, что с благоговением наблюдал за ним, подражал ему, упражняясь в тех же поступках. И хотя я еще не нашел такого человека, но вполне могу представить его…»

Самое возмутительное, говорил Антонин, если кто-то «объедает государство, не принося ему никакой пользы своим трудом». Доходы со своего имущества он подарил государству. В память об умершей жене взял на содержание государства девочек-сирот по всей Италии.

Высокий рост придавал ему представительность, но к старости, когда стан его согнулся, он, чтобы ходить прямо, привязывал на грудь липовые доски. Будучи стариком, он, прежде чем принимать посетителей, ел для поддержания сил хлеб всухомятку.

Даже умер без затей, в семидесятилетнем возрасте. Поел на ночь альпийского сыра «банон», утром почувствовал себя плохо и к вечеру без спешки, отдав все необходимые распоряжения, объявил страже пароль на будущую ночь – «самообладание» – и скончался.

Должно быть, вкусный был сыр, если человек, всю жизнь придерживающийся умеренности, съел лишний кусочек.

Глянешь на такого и невольно воскликнешь: боже правый, да император ли это? Ни дать ни взять – пенсионер-садовод.

Тем не менее это он.

…Кое-кто пытается доказать, что конечное несоизмеримо с бесконечным!