Тисса горит

На второй день своего путешествия Петр настолько успокоился, что решился даже снять с головы наиболее испанскую принадлежность своего костюма — широкополую черную шляпу.

Унгвар — Ужгород.

Унгвар был незначительным венгерским городком. Ужгород же — столица Прикарпатской Руси. И все же на улицах русинской столицы такая же грязь и беспорядок, как и во времена венгерского владычества; разница лишь та, что теперь там чаще попадаются на глаза солдаты. Офицеры носят итальянские кепи и говорят по-чешски. На правительственных зданиях вместо венгерской короны чешский лев.

Петр знал адрес Секереша. Тощая извозчичья кляча, запряженная в грязную, расхлябанную пролетку, доставила его по назначению. Секереш был дома и, когда Петр вошел, разутюживал свои брюки.

— Почему ты не встречал меня на вокзале?

— А зачем нужно, чтобы нас видели вместе?

Секереш был в одних кальсонах, но даже и в таком виде поражал своей элегантностью: лакированные ботинки, туго накрахмаленная сорочка, шелковый галстук. Впрочем, с крахмальным воротничком он был, видимо, не в ладах: разговаривая, он то и дело засовывал два пальца за это непривычное украшение и свирепо дергал его.

— Раздевайся, Петр, и принимайся за умывание… Гайдош, вероятно, сообщил тебе, что я — буржуазный журналист. Тебе также должно быть известно, что я давным-давно раскаялся в том, что — отчасти по юношескому недомыслию, отчасти же по принуждению — служил большевикам. Я опубликовал заявление в «Ужгородской газете»; если я тебе его прочту, то дальнейших пояснений не потребуется.

Секереш прочел вслух свое заявление:

— Большевики… Введен в заблуждение… Юношеская доверчивость… Раскаянье… Исправление…

— И они поверили всей этой галиматье? — в изумлении спросил Петр.

— Как видишь. Я состою сотрудником венгерской газеты, поддерживающей чешское правительство, — значит, мне верят. Здесь особые условия. Прочитай я о подобных вещах, в жизни бы не поверил.

— А я? И мне, стало быть, придется сделать такое заявление?

— Отнюдь нет. С тобой дело обстоит куда сложнее.

— Неужто я так и буду разыгрывать из себя испанца?

— Зачем же? Ничего глупей этой испанской истории и не придумать. Удалось, ну и ладно. Но ни продолжать, ни повторять ее нельзя. Правда, в этой дурацкой республике до небес превозносят каждого гражданина страны-победительницы или нейтрального государства со стойкой валютой, но не годится все же будапештскому металлисту выступать в роли негритянского царька… У здешних товарищей слишком много юмора.

Секереш свирепо рванул свой воротничок, достал для Петра чистую рубашку и затем стал натягивать брюки. Пригладив мокрой щеткой рыжеватые волосы, он оглядел себя в зеркале и с довольным видом кивнул себе. Вдруг он круто обернулся к Петру:

— Постой-ка, не надевай чистой рубашки!

— Почему?

— Эх, вообще жаль, что ты умылся… Натягивай опять свою грязную рубаху и первым делом давай сюда паспорт.

Изготовленный в «Кафе Габсбург» испанский паспорт, с такой гордостью врученный Гайдошем Петру и внушавший столько почтения чешским пограничникам, этот превосходный испанский паспорт в полминуты превратился в печурке Секереша в горсточку пепла.

Петр повалился на кровать. Только теперь почувствовал он, до чего устал. Секереш занялся чаем, и вскоре в эмалированной кастрюле закипела вода.

Комната в два окна. На выбеленных стенах портреты Массарика и Вильсона. Стол, два стула, маленькая книжная полка и огромный платяной шкап, который так же подходил этой комнате, как огромные сапожищи — детской ножке. В крохотной железной печурке весело потрескивают мелко наколотые сосновые поленья. На ее черных стенках — багровые лихорадочные пятна огня.

— Чай поспел, — сказал Секереш, — а вот хлеб и сало. Оставайся на кровати, я тебе туда все подам… Когда поешь и малость отдохнешь, — продолжал он после некоторого молчания, — сходишь в полицию прописаться.

— Неужели это так просто? — удивился Петр. — И мне сразу же разрешат проживать здесь?

— Кто? Эти свиньи? Да эта гнусная банда только о том и думает, как бы поскорей вытурить отсюда каждого порядочного человека.

— Как же тогда быть?

— Ешь, Петр. Все понемногу узнаешь… Так вот: сходишь в полицию и скажешь там, что ты венгерский большевик и бежал из какой-нибудь тюрьмы, скажем, из Мишкольца. Тебя задержат. Затем станут наводить о тебе справки. Я позабочусь о том, чтобы справились и у меня. А когда начальник полиции Окуличани узнает, что ты крупная политическая фигура, у него сразу же возникнут планы относительно тебя. Сначала он предложит тебе поступить на службу в полицию, станет упрашивать, улещать, угрожать. Когда же убедится, что ты непреклонен, то удовольствуется тем, что ты вступишь в партию Рожоша. На этом вы и покончите.

— В какую партию? — удивленно спросил Петр.

— В социал-демократическую рабочую партию, работающую под руководством г-на майора Рожоша.

— Ничего не понимаю!