Тисса горит

Ландлер снял очки, цветным носовым платком протер оба стекла, потом опять надел их и пристально посмотрел на меня.

Только теперь я заметил, насколько он за последние месяцы постарел. Теперь он уже был «стариком» не только по прозвищу, но и на самом деле. Глаза были усталые и окружены сетью морщин, лицо пожелтело и осунулось. Только движения остались прежние, порывистые и быстрые, как у юноши.

— Жена Пойтека с двумя ребятами уже по пути в Вену, — заговорил он опять, расхаживая по комнате. — Мы отправим их в Россию. Там из маленького Леучи сделают человека. Я угадал, мне кажется, вашу мысль: ведь вы хотели узнать о семье Пойтека?

— Верно. Как это вы догадались, товарищ Ландлер?

— Не трудно было угадать. Ну, с этим вопросом мы покончили. Конечно, я вас позвал не для этого…

Он принялся подробно расспрашивать меня о том, как я живу, где работаю, что читаю, с кем встречаюсь. Над моими ответами он задумывался и временами одобрительно кивал головой.

— Я вас вызвал для того, чтобы спросить, стремитесь ли вы к работе?

— К какой работе?

— Ну, понятно, не для организации женского чемпионата борьбы!

— Я очень хочу работать, товарищ Ландлер!

— Пошлем вас, друг мой! На очень серьезную работу пошлем, в очень опасное место. Хотя самая большая опасность у вас уже позади. За последние два месяца я понял, что нет ничего опаснее для молодого революционера, как быть обреченным на бездействие. Я думаю, что весь белый террор не причинил столько вреда, как это проклятое бездействие.

— Мне кажется, что поражение имело все же более гибельные последствия…

— Вы ошибаетесь, друг мой. Те, что остались дома, в Венгрии, чувствуют поражение более непосредственно, переживают его более тяжело. И все же… Вчера у меня был товарищ, испытанный серьезный работник, всего два дня тому назад побывавший в Будапеште. Он привез много очень-очень горьких известий, но вместе с тем привез и иные. Вы, конечно, знаете, что Отто Корвина повесили? Он умер смело, прекрасно, но не об этом я хочу теперь говорить. Он умер утром, а под вечер среди уйпештских рабочих, на проспекте Ваци и на острове Чепель, повсюду из уст в уста передавалось, что Отто не умер, что он спрятан где-то на фабрике в Уйпеште и уже вновь приступил к организационной работе. Крестьяне и батраки совершенно убеждены и готовы поклясться, что Бела Кун поехал в Москву к Ленину за советом и помощью и уже через несколько недель или, быть может, даже через несколько дней… Знаете, друг мой, я не люблю суеверия, даже красного суеверия, — но эти легенды показательны. Они говорят больше, чем груды статистического материала, чем целая библиотека анализов текущего момента. Кто не слеп, тот должен видеть: крестьянство знает, что пока коммунисты не победят, не будет настоящего раздела земли, пролетарий знает, что из теперешнего ужасного положения есть только один выход: путь в коммунистическую партию. Они не обманутся в нас.

При этих словах Ландлер выпрямился и словно помолодел.

Минуту я видел его молодым, сильным, бодрым. Его глаза блестели, голос звенел, как сталь…

Ландлер направил меня к Гюлаю. От того я узнал, когда, как и куда мне ехать. Мы проговорили часа два.

От Гюлая я направился к Гайдошу. Семь лет тому назад он вовлек меня в движение, теперь я от него же получил нужные для поездки документы.

— Годы ученичества ты провел с честью. Там, где тебе теперь придется работать, ты уже будешь считаться мастером, — сказал он мне на прощание. — Смотри, не срамись и впредь.

Трамвайный вагон, в котором я ехал на вокзал, на минуту задержался: дорогу ему преградила демонстрация.

Впереди, с поникшими головами, в мертвой тишине, шло несколько сот австрийских рабочих.

За ними, с огромным красным знаменем — горсточка болгарских студентов.

За болгарами шли, громко распевая, итальянцы.

Шествие, замыкали венгерцы — небольшая кучка галдящих, переругивающихся венгерских эмигрантов.

— … Смерть буржуазии!.. Смерть буржуазии!..

Из этого хора отчетливо выделялся пронзительный голос Готтесмана.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ

КНИГА ВТОРАЯ

Пролог