Тирмен

— Не шуми. — Петр осторожно выглянул из-за дерева, прислушался. В лесу было тихо, но он уже знал, чего стоит лесная тишина. — Не достал, говоришь? Можешь сейчас попробовать, первым не выстрелю.

Он отвернулся, чтобы не смотреть на лежавшую в траве «СВТ». После того, что случилось полчаса назад, больше всего хотелось заснуть — прямо здесь, на краю маленькой поляны. А еще хотелось пить, но он помнил: фляга пуста с вечера. Надо было наполнить утром, но они спешили, да и вода во встреченном колодце не понравилась. Мутная, горькая, в пятнах бензина.

Кто мог погубить колодец? Немцы?

На мотоциклистов наткнулись по глупости: на узкой лесной просеке, лоб в лоб. На разведку вышли с рассветом, устали, расслабились. Тихий лес, пустая дорога, ни души вокруг. Петр успел крикнуть, пытаясь предупредить, но очереди ударили в упор, сметая бойцов. Они с Карамышевым уцелели — двое из десяти.

— Дурак ты, Кондратьев! — с чувством выговорил лейтенант. — Делать нам больше нечего, как друг по дружке стрелять. Там, в селе, полторы сотни бойцов, и ни одного командира, кроме нас с тобой. Мы их должны к своим через фронт вывести. И выведем. Ты выведешь!

— Почему — я?

Петр прикрыл глаза, чувствуя, что вот-вот заснет. Нельзя, ни в коем случае нельзя... Его неудержимо тянуло туда, в темную пропасть, где можно ни о чем не думать, не вспоминать.

«Ты знаешь, кто я? Я — твой друг».

— Эй! — Резкий окрик энкавэдэшника заставил вздрогнуть. — Не спи, трибунал проспишь! Спросил, значит, ответ выслушай. Выведешь нас потому, что, во-первых, ты старший по званию, товарищ техник-интендант 1-го ранга. А во-вторых... Везучий ты, Кондратьев. Вот и поделись везением. Авось зачтется!

— Не зачтется.

Петр мотнул головой, заставил себя встать, вдохнуть горячий летний воздух, выбивая заполнившую горло пыль. Нагнулся, поднял «Токаревку», прикинул, сколько осталось патронов.

— Не зачтется, лейтенант. Ладно, пошли!

Над головой сомкнулись зеленые кроны. Легкий ветер обвевал разгоряченные лица, но треклятая пыль не желала исчезать. Она была, казалось, всюду — на траве, в воздухе, на потрескавшихся губах...

11-й механизированный корпус генерала Мостовенко, куда Петр попал в феврале, перестал существовать незаметно, сам собой. Сначала, после того как их подняли по тревоге, они ехали по разбитым проселкам — не на запад, откуда ждали врага, а на юг. Затем повернули обратно, затем... Начались бомбежки. Кондратьев увидел первые брошенные танки — не подбитые, не поврежденные, просто брошенные, с топливом и с полным, нерасстрелянным боезапасом. Три дня назад незнакомый полковник отдал приказ уничтожить уцелевшую технику и уходить на восток мелкими группами. Сутки шли в составе батальона, но оказалось, что батальона тоже нет, нет командира, нет заместителя по политчасти... Командир исчез с концами, а вот куда делся батальонный комиссар, Петр заметить успел — и удивился, где товарищ Могиляй умудрился раздобыть приличный штатский костюм.

Не иначе на горбу волок или ординарца приспособил.

Все эти дни Кондратьев оставался спокоен — странным, «стеклянным» спокойствием. Словно происходящее никак его не касалось и коснуться не могло. Именно сейчас он даже не понял — нутром прочувствовал, что волноваться незачем. Мене, мене, текел, упарсин. Чему должно случиться, непременно случится. Лично с ним, с увязавшимся следом лейтенантом-особистом, взявшим подозрительного техника-интенданта «на карандаш»...

— Ты сказал, не зачтется, Кондратьев. Почему?

Оказывается, лейтенант не пропустил случайно вырвавшиеся слова мимо ушей. Петр покосился в его сторону. Промолчать? А, собственно, зачем?

— Для тех, кто в Москве, мы — мертвые. Или предатели, что еще хуже. Это, как ты говоришь, во-первых. А во-вторых... Ты, лейтенант, в рай попасть надеешься?

Ждал, что возразит Карамышев, спорить станет. Не возразил, иное сказал.

— Я думал, ты, Кондратьев, сразу к немцам перебежишь. Не потому что шпион — не шпион ты. А вот не наш, и все тут. Мы ведь проверили... И про семью твою, и почему фамилию чужую носишь, и отчество чужое. И как на Ковровский завод попал, чьими молитвами.

Петр глядел на лейтенанта не без интереса. С фамилией просто — в автобиографии целый абзац писать приходилось, объяснять про героического опера Кондратьева. А с отчеством...

Молодец чекист!

— И где стрелять научился. Я, между прочим, девяносто из ста выбиваю, но чтобы так... Ты же вроде не из кадровых? И на гражданке в «ворошиловских стрелках» не числился.

Кондратьев пожал плечами. Он и сам удивился. Не меткости, другому. В первые секунды боя — расстрела? — он не решался поднять головы. Но вскоре рука, словно обладая собственной волей, передернула затвор винтовки.

Приподнялся, вскинул «СВТ»...

Ему хватило двух магазинов — почти в упор.

— Почему не арестовали?

— Честно сказать?

Остановились одновременно. Встали лицом к лицу. Петр подумал и аккуратно опустил оружие на траву. Стрелять не придется.