— Знаешь ли ты, что собрание созывалось по моему капризу и принимало все, что я предложу? — Архонт посмотрел сначала на чашу, потом на Киния. — Они любили меня, Киний. Я защищал их от степных разбойников, они богатели в мире и любили меня. А теперь они готовы восстать — и ради чего? Этот щеголь Никомед сможет защитить их от разбойников не больше, чем шлюха с агоры. А теперь ты с разговорами о македонцах и войне… Что может степной разбойник сообщить мне о македонцах? — сказал он. — Ну, возможно, это неважно. — Он говорил пьяным голосом, слезливо и устало. — Думаю, я слишком долго ехал на этой лошади, афинянин. Не могу вспомнить, как добиться их согласия. — Он махнул в сторону от мегарона, по направлению к городу, и горько рассмеялся. — Пусть Антипатр придет и разгонит собрание. И посадит нового тирана. Например, Никомеда.
Киний приблизился к трону из слоновой кости. Непрошеные слова рвались с его губ; мысленно он видел обе свои кампании: первая — поражение Антипатра, вторая заставит тирана противостоять незваным гостям. Он вспомнил Ахилла на берегу, его гнев, обращенный против Агамемнона, а потом его покорность совету богини[59] и потому заговорил медоточиво.
Ведь, хоть это и невероятно, его изгнание из Афин устроила сама Афина, именно ради этого. Ему, конечно, лгали. Но теперь ему совершенно ясно — так ясно, словно Афина сама шепнула ему это, — что Ликург[60] и его сторонники отправили его в Ольвию остановить Антипатра.
Да. Сладкие речи. Слова возникали в его сознании, словно кто-то их нашептывал, и он повторял их.
— Угроза со стороны македонцев объединит твой город, — сказал Киний и по лицу архонта увидел, что стрела попала в цель. — А царь может оказаться более надежным другом, чем ты думаешь, архонт. Мир на равнинах и больше зерна на наших кораблях.
Архонт хмыкнул.
— Сомневаюсь, чтобы разбойники могли спасти мой город, — сказал он, но подпер рукой подбородок и задумался. — Как только станет известно, что Антипатр приближается, город опустеет.
— Зимой не опустеет, — ответил Киний. — А к весне мы ценой небольших усилий создадим союз, который остановит македонцев на сакских равнинах.
В его голове рождались планы, готовые излиться в словах, если он разрешит, но он сдерживался.
Архонт покачал головой.
— Ты пьяней меня. — Он допил вино. — Ничто не остановит македонцев. Кому знать это, как не тебе? Ты сочиняешь прекрасный сон, и надо отдать тебе должное: македонская угроза прекратит разногласия в городе, словно по волшебству, но — нет. Нет, я пошлю тебя к Антипатру по суше — немедленно. Если ты верен мне, купи для меня мир. Ты знаешь этих людей. Ты можешь заставить их слушать.
— Едва ли, — ответил Киний. «Я их ненавижу», — неожиданно понял он. Он вспомнил, с каким пренебрежением в войске Александра относятся к грекам, вспомнил, как его обходили повышениями, как Македонец вышвырнул его из войска. Как будто все шрамы нарывали, и теперь вдруг эти нарывы прорвало. «Я их ненавижу».
— Я сделаю тебя богачом. Тебя сделали гражданином — ты знаешь? И
Киний не обратил внимания на страхи архонта.
— Что бы ты ни предложил македонцам, они придут, — сказал он с напускным терпением. — Антипатру нужны деньги и нужна война, чтобы держать в узде соперников. Спарту он все еще побаивается. Остаемся мы. Якобы легкая добыча. А власть над Эвксином укрепит власть Антипатра над Афинами — и над всей Грецией.
Архонт обеими руками потер лицо, как актер, удаляющий грим.
— Афины… да, Афины из которых тебя, предположительно, изгнали. Афины, которые, вероятно, послали тебя сюда. Мне на замену? Я всегда был верен Афинам.
Киний помолчал, как человек, который идет болотом и внезапно обнаруживает под ногами предательскую поверхность.
— Клянусь Зевсом, я здесь не для того, чтобы сместить тебя!
Но архонт не слушал.
— Я предложу стать зависимым от Македонии — править от ее имени. Платить налоги. Те, что плачу Афинам. И даже больше.
Киний посмотрел на него с отвращением.
— Архонт, если македонцы захватят город, они и так получат все. А мои источники сообщают, что Антипатр хочет войны. Ты слушаешь меня?
Архонт швырнул винную чашу на пол; золото зазвенело о камень.
— Со мной покончено, — сказал он. — Никто не может победить македонцев.
По мнению Киния — слова труса, хотя тот же довод он сам использовал в разговоре с царем. Но в устах архонта, пьяного и удрученного, эти слова были отвратительны.
За час он полностью переменил мнение. Страянка хочет воевать с македонцами. А архонт боится этого. Киний подумал: какой бог шептал мне на ухо, удержал на привязи мой язык? Я стал сторонником войны.
— Поговори с царем, — сказал он. — Он много знает.
— Проклятый разбойник, — ответил архонт, но его тон изменился. — Когда?