Тётя Mina

— Товарищи! Друзья! Мы вас освободили от проклятых немецких эксплуататоров, и теперь вы должны вернуться на родину" — что ещё нёс майор — об этом не трудно догадаться. Все слова у майора были красивые, но других слов, прекраснее, чем "родина-мать ждёт вас с цветами", он не говорил. И как-то в один день, уже после майора, появилась в лагере врачиха Александра, да, та самая, что опекала нас в лагере, и говорит:

— Девочки, ничего хорошего вас на родине не ждёт! Уходите из лагеря, вас никто не держит! не ждите неизвестно чего! Поверьте мне! — мало кто из девчат Александру послушали и ушли из лагеря, а остальные остались…"

— Скажи, а у тебя были желания остаться там навсегда?

— Не то, чтобы очень, а что-то томительное в душе было. Да и как могла остаться? А Марк? Должна его была вернуть матери с отцом?

Эх, тётя! Многое ты не знала, пребывая на шахте со странным для нашего уха немецким названием "ВеШе": твой брат и мой дядюшка, как и отец, стал коллаборационистом. И было от чего пойти в услужение к оккупантам: семейство в количестве трёх родных детей просили хотя бы какое-то пропитание на каждый день. Ты знаешь, что было с тобой и с Марком потом в Германии, но ты ничего не знала, что творилось тогда в доме брата. А дома было вот что: супруга брата не чуралась связей с пришельцами: кровь — она всегда кровь, если она "блядская". Смотри начало семейной жизни дядюшки.

Потом было освобождение "советской земли от захватчиков", твоего брата (и моего дядюшку) взяли в армию для того, чтобы он полной мерой рассчитался с захватчиками и, по совместительству, со своими недавними работодателями. Бывали такие анекдоты в то время.

Твой брат был убит в бою, и никто не знает где и когда. Это наше, родное.

* * *

Однажды репатриантам объявили, что их будут перевозить в другое место. Ближе к пункту репатриации:

"…а потому мы вас просим оставить место вашего пребывания в порядке. Сюда, в ваши бараки, придут другие репатрианты, ваши соотечественники, им здесь какое-то время придётся жить"

Остановись, читатель! Закрой глаза, не смотри на следующую строчку в тётушкиных записях, попробуй догадаться о том, что она могла написать далее? Получилось? Умница!

"… не тут-то было! Наши русские свиньи и погромщики сами себя не уважают, но ждут уважения от других. Очень мечтают! О каком авторитете речь вести!? Ну и показали: всё, что можно было разбить — разбили. Электролампы в светильниках не оставили целыми, побили окна, посуду, поломали топчаны, на которых спали, порвали занавески. До слёз просила не делать этого, а потом стала кричать! Да что могла одна сделать с двадцати девятью молодыми стервами? Был среди погромщиков техник один, говорю ему:

— Будь я проклята, если очень скоро вы не вспомните этот разгромленный барак! Три года он вам служил, а вы с ним так обошлись! — а тот только ухмылялся поганенькой ухмылкой"

Повторяю, что тётушка писала как бы по наитию, но откуда такая уверенность? Наитие очень часто необъяснимо нашими знаниями и представлениями, и на первый взгляд события, о которых нас тянет пророчествовать, не представляют интереса…Но потом, когда они сбываются…

"…посадили нас в машины и повезли. Была в лагере и полная семья: муж, жена и двое детей. Когда они узнали, что лагерников будут вывозить на репатриацию, так они тут же, не медля, ушли из лагеря и сняли квартиру у немцев.

А нас привезли в абсолютно пустой, без единого жителя, посёлок и разместили по домам. В посёлке до нас убили американца и американцы жителям посёлка, абсолютно всем, предложили немедленно покинуть населённый пункт без всяких вещей!" Немцы и ушли с палочкой в руках, куда глаза глядят. Вот в эти дома и поселили нас. Но наша партия репатриантов была второй, а до нас в посёлке уже побывали наши, русские…"

Дорогой читатель! Нужно повторять, как выглядели немецкие дома после вселения первой партии русских людей? Может, не стоит? Глядишь, ещё в "клеветники" впишут… Но как быть с тётушкиными записями? "Это — пишем, а это — вычёркиваем"?

"… а когда мы пришли, то ничего в тех домах не осталось, а что осталось — было приведено в негодность. Даже зеркала били. О скотине и прочей живности говорить не буду: всё, что можно было убить — убили и съели. У наших барышень при виде разгрома, что был учинён их соотечественницами, физиономии вытянулись и поскучнели. Хотелось мне, грешнице, добавить к впечатлениям:

— Ну, как, девочки? Помните, каким барак вы в лагере оставили? Теперь и сами то же получайте! — но промолчала.

А какие дома прекрасные у немцев! Кухни — что твоя аптека! Во всю стену ящички и на каждом надпись, каким продуктом тот ящик заполнен. И всё это было разрушено и уничтожено"