Раньше Мика не отличалась никакими особыми способностями в области кулинарии, примерно варила каши и бесцветные овощные супы, покупала полуфабрикаты и изредка баловала Ваську высококалорийными приветами из «Макдоналдса».
И все.
А потом, в одну ночь, все изменилось.
Васька хорошо помнит эту ночь. Она спала, когда в ее сон проник
Мамочкин голос.
Так Васька и подумала тогда:
Она вскочила с кровати и бросилась в коридор. Запах не отставал от нее, забивался в ноздри, ластился к ногам, рисовал в воздухе силуэты рыб и раковин, и еще много чего, что так нравилось Ваське. Он шел из кухни, совершенно определенно – из кухни.
Теперь – не суть важно.
Важно, что на кухне не было никого, кроме Мики. Она стояла у плиты, которой никто никогда не пользовался. А если и пользовались, то только для того, чтобы порезать на ровной поверхности хлеб, сыр или колбасу. Над плитой (ее с полным на то основанием можно было считать старинной) располагались две, вполне современные, лампы дневного света. Их бледные вытянутые тела обычно окрашивали все вокруг в такие же бледные, рахитичные оттенки. Не так было той ночью: лампы не горели вполсилы, они сверкали. И это был не бледный, а ослепительно желтый свет. Иногда в нем появлялись красные, иногда – оранжевые тона. Больше всего он напоминал живое существо, обладающее силой, чувствами, разумом. И все это…
Все это принадлежало скучной Мике.
Лишь слепой мог не заметить, как чертов свет выписывает вокруг Мики кренделя, как он обволакивает Микину фигуру и едва ли не мурлычет ей песенки. Добро бы только этот, невесть откуда взявшийся свет, был без ума от Мики, так нет же!.. запах, поднявший Ваську с постели, тоже переметнулся на Микину сторону. Он стал еще более соблазнительным, еще более плотным, еще более густым. Васька сразу же вспомнила двух своих дворовых приятелей – Леху и Бычка, несколько дней назад они подрались из-за Васьки, из-за поцелуя, который она им якобы обещала. По большому счету Ваське было наплевать на обоих деятелей, но одно она уяснила точно: когда двое делят третьего – без мордобоя не обойтись. Здесь же – в такой понятной днем и такой странной ночью кухне – все было совсем по-другому. Свет и запах явно хотели обладать Микой, но при этом вели себя достаточно мирно, дополняли и поддерживали друг друга, – да так, что купавшуюся в них старшую Васькину сестру было просто не узнать.
До сих пор Васька не задумывалась, красива ли Мика или, наоборот, уродлива: для нее Мика была самым обыкновенным нытиком, мелким квартирным злом, домашним недоразумением, с которым приходится мириться. А теперь оказалось, что отвести от нее взгляд невозможно. Микины волосы, обычно прямые и тусклые, клубились вокруг лица грозовым облаком; ноздри раздувались, на щеках горел нежный румянец, губы влажно блестели, а глаза были такими большими и прозрачными, как будто в них отражались десять тысяч морей и десять тысяч небес.
Сраженная фантастическим зрелищем наповал, Васька ухватилась за косяк.
Это не Мика.
Красавица, больше похожая на фею, не может быть Микой, – а она, Васька, до сих пор спит. И видит сон про Мику, которая совсем не Мика. И во сне страстно желает быть похожей на «совсем не Мику», чтобы Леха и Бычок не просто набили друг другу морды, а поубивали бы друг друга.
Да…
Поубивали.
Додумав эту мысль почти до конца, Васька тотчас же испугалась своей кровожадности. И с чего бы ей вообще вдруг было возникнуть – кровожадности? Без «совсем не Мики» дело тут не обошлось. Без нее и без ее ножа.
Нож. Нож-нож-нож.
«Совсем не Мика» держала в руках нож. До этой минуты Васька питала к ножам известную слабость, особенно к перочинным крохам о двенадцати лезвиях. Блестящие, с пронзительными узкими телами, они завораживали Ваську. Совершенно другой экземпляр находился сейчас в руках «совсем не Мики». Ее нож был огромен и больше похож на тесак, снести таким голову (хотя бы и Васькину) – пара пустяков. К тому же по лезвию ножа лениво перемещалась темно-красная полоска –
С подобной темно-красной субстанцией Васька сталкивалась не раз: когда разбивала колени или разбивала нос. Разве что собственная Васькина кровь была чуть посветлее, разве что собственная Васькина кровь не была такой тягучей. И она уж точно не смогла бы перемещаться
О, если бы все дело ограничилось кровью на лезвии!