Тимур — сын Фрунзе

— Еще есть время, — громко сказал Хмельницкий. — Предлагаю перекусить.

На разостланной скатерке проворные Танины руки аккуратно разложили нарезанный хлеб, вареные яйца, ломтики колбасы, свежие огурцы и помидоры; Тимур мигом расстегнул свой рюкзак, расставил пять кружек. Из открытого термоса аппетитно пахнуло душистым парком заваренного чая.

Из репродуктора спокойно лилась знакомая мелодия.

Ели молча, прислушиваясь к радиопередаче. Вскоре музыка прервалась, и было объявлено точное московское время — двенадцать часов. После короткой паузы мужской голос торжественно произнес:

— Передаем важное правительственное сообщение.

— Есть! — воскликнул Хмельницкий и пододвинул репродуктор поближе к Ворошилову. — Может, наушники приладить? Я и наушники прихватил.

— Не надо, слышимость хорошая.

— Товарищи! — продолжал диктор. — Сегодня, двадцатого июля, рано утром с одного из подмосковных аэродромов отправился тяжелый одномоторный самолет советской конструкции в беспримерный в истории авиации беспосадочный рейс: Москва — Дальний Восток!

Диктор сделал паузу.

— Состоялся! — возбужденно сказал Ворошилов. — Вы понимаете, мои друзья, что свершилось? Полетели! Тс…

Диктор продолжал:

— С разрешения правительства Наркоматом тяжелой промышленности организован беспосадочный перелет на дальность десять-одиннадцать тысяч километров по маршруту Москва — Баренцево море — Земля Франца Иосифа — мыс Челюскина — Петропавловск-Камчатский — Николаевск-на-Амуре — Рухлово — Чита.

…Экипаж самолета: первый пилот — летчик-испытатель товарищ Чкалов Валерий Павлович, второй пилот — летчик-испытатель товарищ Байдуков Георгий Филиппович, штурман — товарищ Беляков Александр Васильевич.

…Самолет АНТ-25, на котором совершается перелет, построен Центральным аэрогидродинамическим институтом (ЦАГИ) и представляет собой свободнонесущий моноплан с большим размахом крыльев, снабженный одним мотором М-34 советской конструкции…

Таня от волнения прижала к пылающим щекам ладони, а у Тимура заколотилось в груди. Даже здесь прозвучала фамилия отца и два особо чтимых в их семье пункта: Москва — Чита!

Ворошилов, взволнованный сообщением, встал, прошелся взад-вперед и повторил трижды:

— Герои, герои, герои!

Хмельницкий схватил ружье, вынул из сумки патроны и, вложив в казенник, триумфально возвестил:

— Отсалютуем отважным капитанам пятого океана!

«Гах-х-х! Гах-х-х!»

Переломив ружье, заслал третий патрон.

«Гах-х-х!»

Эхо заметалось в скалах: «Ах-ах… ах-х-х!»

Высоко над ближней скалой снялся потревоженный орел с орленком. Взмахнув могучими крыльями, он, не снижаясь, описал над утесом широкий круг; орленок, не отставая, летел следом — так самолет вытягивает на буксире в нужную высоту планер, чтобы там отпустить его в вольный полет.

Вернулись из похода к вечеру — в приподнятом настроении, возбужденные, с охапками альпийских цветов…

На следующее утро Ворошилов вышел из своей комнаты в маршальском кителе, и брат с сестрой поняли: отпуск Климента Ефремовича прервался. Он подошел к ним, развел руки и обнял сразу обоих:

— Вы отдыхайте, набирайтесь сил, а мне пора в Москву. — И, глядя в окно, подумал вслух: — А они летят… Они почти у цели… И главную суть их подвига, надо полагать, уже поняли те, кому это в первую очередь следует понять…

Тимур и Таня слушали, затаив дыхание, а маршал привлек их головы к себе и по-отцовски поцеловал в светлые, все еще пахнущие горным ветром волосы…

«Да, это началось тогда, в горах…» — и мысль оборвалась: в коридоре ходко прозвучали знакомые шаги. Одернув китель, Тимур быстро пошел к выходу, но с порога обернулся и взглянул на фотографию. То ли ему хотелось в это поверить, то ли просто померещилось, но он отчетливо увидел: отец одобрительно подмигнул.

Возвращаясь домой, Климент Ефремович обычно заходил в небольшую комнату, на стенах которой висели картины почти с одним и тем же сюжетом: ослепительное цветение деревьев и трав. Так и казалось, что в комнате вот-вот зажужжат пчелы. Маршал любил отдыхать в этом уголке кремлевской квартиры. Радующая глаз пестрота напоминала ему сады юга, степи родной Луганщины. И Тимур, не раз входивший в ту комнату — и когда хотел полистать кипу свежих газет и журналов, и когда, как сейчас, под вечер, возникала потребность в чем-либо посоветоваться с Климентом Ефремовичем, — всегда возвращался из «домашнего сада» ободренным, окрыленным…

«Окрыленным! — сдерживая волнение, подумал Тимур, останавливаясь у двери, за которой никогда — ни летом, ни зимой — не прекращалось буйное цветение полей, лугов и садов. Бодрясь, мысленно подтрунил над собой: — Сейчас маршал тебя окрылит!» И потянул дверь на себя:

— Разрешите, Климент Ефремович?

— Прошу, Тимурок, прошу!

Входя, Тимур успел заметить, как голова Климента Ефремовича медленно отстранилась от спинки кресла: видимо, минуту-другую Ворошилов сидел, запрокинув голову, — думал о чем-то или просто отдыхал. В другой раз Тимур обязательно бы спросил: не помешал ли? Теперь же решил действовать немедленно, попытался лишь оценить настроение.