Тимофей: блокнот. Ирка: скетчбук

Заварил чаю, порезал лимон, как любят некоторые девочки. Пятый класс! С ума она сошла – влюбляться в таком возрасте? Постучал в ванную.

– Лесь… Я чаю заварил, иди пей.

Вышла, дверью хлопнула ещё. Будто я виноват.

А ведь она красивая, – вдруг подумал я. Не просто хорошенькая, а вот эти очки ей идут, и видно, что не дура. Только когда нос не такой распухший.

– Леська. Если тебя кто обидел, ты мне скажи. Ты не смотри, что я такой. Я вполне могу и в табло дать.

– Ну-ну, – сказала Леська. – Тоже мне, боец.

Обидно, между прочим. Я же как лучше хотел!

– Не всегда можно в табло, понимаешь? Иногда это не поможет.

Конечно, понимаю. Я отрезал чёрного хлеба себе и ей, чуть полил маслом и посыпал солью.

– А ты знаменитость, – сказал я и вспомнил, как мы бились за её блокнот. И как та девочка сказала: «Твоя сестра такие книги пишет, а ты – хулиган!»

Она даже улыбнулась, хотя всхлипывать не перестала. Ну, и на том спасибо. А потом говорит:

– А ты сам что пишешь? Дашь посмотреть?

– Откуда ты знаешь?!.

– Да у тебя, Тимыч, всё на лбу написано. Все твои мысли!

– Вот и читай на лбу, – обиделся я.

Ушёл в свою комнату, взял окарину. Ноги в потолок, и играл себе. А потом смотрю – под дверью записка. Спустился, развернул.

«Ты нормальный брат, Тимыч. Получше некоторых дураков, повезло мне».

Я вдруг почувствовал, как мы связаны. Мы с Леськой. На всю жизнь. Будто такой крепкой невидимой леской. С кем хочешь можно поругаться, рассориться. А Леська – это Леська. Ну, и Захарыч тоже, конечно.

* * *

Степанов исчез. Перестал ходить на бадминтон, и всё. Что хочешь, то и думай. Жаль, я проболтался обо всём Королькову – он теперь смотрит на меня с сочувствием. Это с одной стороны. А с другой – как на идиота. Доброго такого идиота. Бумажный Солдат с мягким, но храбрым сердцем. Чего это с храбрым? Просто с мягким. Смять и выбросить. Дурак как он есть, в чистом виде.

Человек доел хлеб, и сыр, и рыбу. Изрисовал всю бумагу. Остались только стеклянный шар, верёвка и флейта. Человек сидел и придумывал разные узлы, рассматривал картинки через стеклянный шар и играл на флейте. Из дома выходить не хотелось. Иногда он выглядывал в окно – не появилась ли снова коробка? Нет, таких подарков больше не было, только снег кругом. Снег, снег и торчащие из снега палки.

«Раньше было лучше, – подумал вдруг человек. – Раньше я был как замороженный, ничего не хотел. А сейчас было новое и интересное. И теперь всё, всё кончилось. И мне невыносимо грустно».

А потом думал: «Зато теперь у меня есть флейта и мои рисунки. Это очень, очень много».

* * *

Я проснулся от того, что шея затекла. Оказалось, я сплю на кухне, головой на столе. За окном темно. Что это, сколько времени? Часы показывают без двадцати семь. Это утро или вечер?

Посмотрел на телефоне: 18:41, вечер. Ничего не понимаю, что с головой? И с руками, и с ногами. Тяжёлое всё.

Бадминтон прогулял, получается. И посуду надо помыть, но нет сил. Совсем. Заболел, похоже.

Я дотащился до своей комнаты и рухнул на Захарову кровать. На свою мне не залезть. Что это за болезнь такая?..

А вдруг это какой-то вирус, и я умру. И что? И зачем тогда я был?!. Я попытался думать о человеке в снегах, но стало ещё хуже, меня начало трясти. Дикий холод у нас в квартире. И тут меня в голову ударила мысль, от которой я даже голову приподнял. И опять рухнул.

Захар в садике. Я должен был после бадминтона его забрать. У Леськи репетиция какого-то выступления, до вечера – за ней мама заезжает. Папа вообще придёт не раньше полуночи. Кто? Может? Забрать Захара?!.

Некому, я один, один. Но я же не могу! Я заболел, я, можно сказать, умираю!

А он там сидит. Маленький Захар в колготках. Фу, как я в детстве ненавидел эти колготки! Захару повезло, он обычно носит термобельё. Когда я был маленьким, такого не было: только колготки. Две полосочки сзади, одна впереди. Но сейчас Захар свои термоштаны порезал ножницами, и ему надели эти колготки. Вечером он сидит в группе после прогулки, ждёт родителей. Вылезет из комбинезона и не надевает шорты, а так и сидит в этих ужасных колготках, ждёт, ждёт. Как детдомовский.

Я встал. И сразу опять сел, голова кружится ужасно.

Наверное, я для этого и есть. Дети в войну работали на заводах, собирали снаряды промёрзшими руками в цехах без отопления и не жужжали. Тоже болели, может. Ты тряпка, Тим. Встань и иди.