Тим Талер, или Проданный смех

Он, как видно, решил использовать случай, чтобы представиться богатому наследнику. Но когда он протянул Тиму руку, баркас резко накренился вправо. Переводчик Пампини повалился прямо на колени Тиму, потом кое-как поднялся, бормоча тысячу извинений, но тут же снова повалился на колени к директору Грандицци. Разъярённый директор наорал сначала на переводчика, потом на рулевого баркаса. Одного он обозвал болваном, другого — ослом. Тут он сообразил, что рулевой не понимает по-немецки, и повторил свои ругательства по-итальянски, причём на этом языке они оказались, по крайней мере, раз в пять длиннее. Переводчик, ссутулившись, забился в угол скамейки на носу баркаса. В это время баркас причалил к ступеням мола. На нижней ступеньке уже стоял наготове шофёр в синей форме, почтительно держа в руке синюю фуражку. С его помощью — он протянул руку Тиму и осторожно подтянул его к себе — и в то же время поддерживаемый под руку директором, правда скорее символически, Тим первым сошёл с баркаса на землю. Все обращались с ним так, будто он какой-нибудь очень старый и совсем больной господин.

Наверху, на молу, толпилось множество мужчин в чёрных костюмах — они заслоняли Тиму вид на Геную. Директор Грандицци стал по очереди представлять их Тиму. У всех у них были фамилии, оканчивающиеся на «ици» или «оци», и все эти фамилии Тим забывал в ту же секунду.

Самое странное в этой торжественной процедуре представления было то, что её устроили для четырнадцатилетнего мальчика в закатанных до колен клетчатых брюках, какие обычно носят коки, и в свитере с чужого плеча. По правде сказать, глядя на эту сцену, можно было помереть со смеху. Но все её участники оставались убийственно серьёзными, и это, пожалуй, было даже хорошо для бедного Тима.

Подкатил шикарный чёрный автомобиль, и шофёр почтительно распахнул дверцу. Сначала влез Тим, за ним — директор Грандицци; они сели на красные кожаные сиденья, машина тронулась; господа в чёрных костюмах с серьёзными минами и исполненными важности жестами выстроились в ряд и, подняв вверх правую руку, замахали им вслед.

Только теперь, в пути, Тим вспомнил про матросский рюкзак, подаренный господином Рикертом: он остался на пароходе вместе со всеми вещами. Тим рассказал об этом директору, но Грандицци только улыбнулся.

— О, разумеется, синьор, мы можем забрать ваши личные вещи с парохода. Но господин барон уже позаботились о вашем новом, более элегантном гардеробе.

— Барон? — с недоумением спросил Тим.

— Новый господин барон, синьор!

— Ах, вот оно что! — Тим откинулся на кожаную подушку сиденья и только сейчас увидел в окно улицу Генуи, по которой они проезжали — мраморный портал и медную дощечку у подъезда: «Отель Пальмаро».

Потом мимо окна пронёсся веер невысокой пальмы, круглая клумба с кустом лаванды посередине, и автомобиль мягко затормозил. Дверцу автомобиля поспешно растворили; швейцар в ливрее с золотым позументом подал Тиму руку и снова с такой осторожностью помог ему выйти из машины, словно Тим был не мальчишкой, а глубоким стариком. Теперь Тим стоял в самом низу широкой мраморной лестницы. Какой-то человек, приветственно махнув ему рукой с верхней ступеньки, крикнул:

— Добро пожаловать!

Человек этот был одет в клетчатый костюм, а на носу его красовались огромные чёрные очки от солнца.

— Новый господин барон, брат-близнец прежнего! — шепнул Грандицци на ухо Тиму.

Но Тиму как-то не верилось, что это брат-близнец.

И когда новый барон, спустившись с лестницы, воскликнул, смеясь:

«О, какой у тебя прелестный разбойничий наряд!» — Тим догадался о том, о чём не догадывался директор. Он узнал этого человека по своему собственному смеху. Никакого брата-близнеца не существовало.

Барон был жив. А значит, жив был и смех Тима.

Лист шестнадцатый РАЗБИТАЯ ЛЮСТРА

В роскошном номере отеля, представляющем собой анфиладу из трёх комнат, Тим впервые оказался наконец совсем один. Барон уехал на какое-то совещание, сказав, что зайдёт за ним, когда вернётся.

Тим как был, в клетчатых брюках и широком свитере Джонни, прилёг на тахту. Под головой у него была целая гора полосатых шёлковых подушек. Тим не сводил глаз с люстры, похожей на причудливое образование из застывших стеклянных слёз.

Впервые за долгое время он чувствовал себя снова почти совсем спокойно. Не из-за тех превращений, которые произошли с ним благодаря свалившемуся с неба богатству — об этих превращениях Тим пока ещё имел весьма слабое представление, — а из-за того, что теперь он знал твёрдо: смех его жив. И ещё ему во всей этой неразберихе стало ясно одно: барон — его опекун, а значит, он никуда больше не исчезнет; теперь они словно привязаны друг к другу. В погоне за своим смехом Тим, казалось, был почти у цели. Оставалось только найти уязвимое место барона… Увы, Тим тогда ещё не знал, что издали многое видно гораздо лучше, чем вблизи.

В дверь постучали, и Тим ещё не успел ответить «войдите», как в номер вошёл барон.