Тилль

— Господь всеблагой Иисусе Христе, помоги, — пробормотал как раз до этого Маттиас, а Корфф сказал: «Тут Бога нет!», а Железный Курт сказал: «Бог всюду, скотина!», а Маттиас сказал: «Только не здесь!», и все засмеялись, но потом раздался гром, и волна горячего воздуха повалила их с ног. Тилль упал на Корффа, Маттиас — на Железного Курта, и стало темно, хоть глаз выколи. Некоторое время никто не двигался, все задержали дыхание, каждый думал, не умер ли он, и только постепенно все поняли, потому что это так сразу не поймешь, что подкоп обрушился. Они знают: нельзя издавать ни звука, если прорвались шведы; если шведы стоят в темноте над ними, достав ножи, тогда молчок, ни гу-гу, не дышать, не пыхтеть, не втягивать носом воздух, не кашлять.

Тьма. Не такая, как бывает наверху. Наверху даже в темноте все равно что-нибудь да видно. Наверху, даже если толком и не знаешь, что видишь, то все же видишь не беспроглядную черноту; поворачиваешь голову, и темнота не везде одинаковая, а когда привыкнешь, проступают очертания. Здесь не так. Тьма остается тьмой. Время идет, и когда проходит столько времени, что они не могут больше задерживать дыхание и начинают потихоньку дышать снова, все еще так же темно, будто Господь погасил весь свет в мире.

Наконец, так как над ними все же, верно, не стоят шведы с ножами, Корфф говорит:

— Рапортуйте!

А Маттиас:

— Ты тут с каких пор командуешь, скотина пьяная?

А Корфф:

— Ты, дерьма кусок! Лейтенант вчера подох, я теперь старший.

А на это Маттиас:

— Наверху, может, и так, да только не здесь.

А на это Корфф:

— Я тебя прикончу, если не отрапортуешь. Надо же мне знать, кто еще живой.

А на это Тилль:

— Кажется, я еще живой.

Он и правда не уверен. Если лежишь пластом и все черно, откуда знать, жив ли ты? Но теперь, услышав собственный голос, он понимает, что так оно и есть.

— Тогда слезь с меня! — говорит Корфф. — Ты на мне лежишь, скелетина.

Уж в чем он прав, в том прав, думает Тилль, действительно, не дело на Корффе лежать. Он скатывается в сторону.

— Маттиас, теперь ты рапортуй, — говорит Корфф.

— Ну рапортую.

— Курт?

Они ждут, но Железный Курт, которого так прозвали, потому что у него правая рука железная — или левая, никто точно не помнит, а в темноте не проверишь, — не рапортует.

— Курт?

Тихо стало, даже взрывов уже не слышно. Недавно еще доносились сверху далекие раскаты грома, так что камни дрожали; это шведы Торстенссона, которые пытаются подорвать бастионы. Но теперь слышно только дыхание. Слышно, как дышит Тилль, и Корфф, и Маттиас, только как дышит Курт, не слышно.

— Ты помер? — кричит Корфф. — Курт, ты подох, что ли?

Но Курт все еще молчит, что совсем на него не похоже, обычно он не затыкается. Тилль слышит, как Маттиас шарит вокруг. Верно, ищет шею Курта, хочет проверить сердцебиение, потом нащупывает, руку — сперва железную, потом настоящую. Тилль кашляет. Пыльно, ни дуновения, воздух кажется плотным, как масло.

— Помер, — говорит в конце концов Маттиас.

— Точно? — спрашивает Корфф. По голосу слышно, как его это злит: только со вчерашнего дня стал старшим, потому что лейтенанту не свезло, а уже подчиненных осталось только двое.

— Ну как тебе сказать, — говорит Маттиас, — дышать он не дышит, сердце не бьется, и болтать он не желает, да еще вот, сам пощупай, ему полбашки снесло.

— Дерьмо дерьмовое, — говорит Корфф.

— Да уж, — говорит Маттиас, — хорошего мало. Хотя, знаешь, не любил я его. Он вчера мой нож взял, я говорю: «Верни», а он говорит: «Да пожалуйста, вот прям меж ребер и верну». Так ему и надо.

— Так ему и надо, — говорит Корфф. — Упаси Господь его душу.

— Она отсюда не выберется, — говорит Тилль. — Как душе отсюда пробраться наверх?

Несколько минут все трое напряженно молчат, думая о том, что душа Курта, может быть, еще здесь, холодная, склизкая и, должно быть, злющая. Потом слышится шорох, копошение…

— Ты что делаешь? — спрашивает Корфф.

— Нож свой ищу, — говорит Маттиас. — Не оставлять же его этой сволочи.

Тилль снова кашляет. Потом спрашивает:

— Что случилось? Я ведь здесь недавно. Почему темно?

— Потому что солнце сюда не светит, — говорит Корфф. — Между солнцем и нами земли многовато.

«Так мне и надо, — думает Тилль, — пусть смеется, и вправду дурацкий был вопрос». И, чтобы спросить что получше, говорит:

— Мы умрем?

— А то как же, — говорит Корфф. — И мы, и всякая иная тварь.

«Опять он прав, — думает Тилль, — хотя кто знает. Я, например, еще ни разу не умирал». Потом, так как в темноте путаются мысли, он пытается вспомнить, почему оказался под землей.

Во-первых, потому что пошел в Брюнн. Мог еще куда-нибудь пойти, после всегда легко судить, а пошел он в Брюнн, потому что слыхал, что город это богатый и безопасный. Никто же не подозревал, что Торстенссон приведет сюда половину шведской армии, все говорили, что он отправится в Вену, где торчит император, — но кто же на самом деле знает, что происходит у этих господ в головах под их большими шляпами.