Тихий уголок

– Мы должны освободить комнату.

– Подготовить ее для нового номера четыре, – подтвердил тот, что был пониже.

У компьютерных гуру есть слово для обозначения людей, которые считают, что находятся в офлайне, хотя на самом деле это не так: «дураки». На самом же деле лишь немногие из тех, кто считает, что находится в офлайне (включая верящих в скорый конец света), действительно находятся там. Если кого-то, как Джейн, было почти невозможно выследить и все же этот человек, прибегая к различным средствам, незаметно выходил в Интернет, о нем говорили, что он находится в «тихом уголке».

Вот уже два месяца Джейн пребывала в тихом уголке, который теперь стал еще надежнее: ее не воспринимали не только новейшие приспособления, но и обычные пять чувств этих охранников, что позволяло ей свободно передвигаться.

– Давай жечь, – предложил тот, что был повыше.

– Давай, – согласился тот, что был пониже.

Они переложили блондинку со стола на тележку, словно мешок с мусором, словно она превратилась в ничто и никогда не была живым человеком.

Это выглядело чрезмерным варварством, непростительным унижением, и Джейн была готова пристрелить их за такое отношение к человеческому телу. Но они тоже были в своем роде жертвами, и если даже совершали жестокости и злодейства до установки мозгового имплантата, доказать это она не могла, не имея достаточно улик, чтобы приговорить их к смерти. И в любом случае теперь они были в известном смысле сродни живым мертвецам.

Они провезли тележку через открытую дверь в крематорий. Джейн вышла из комнаты и быстро направилась к выходу.

Проходя мимо лестницы, она заглянула в ниши, где стояли Венера и Афродита – беломраморные статуи размером больше человеческого роста. То ли из-за особенностей подсветки, то ли из-за мрачного настроения Джейн, они больше не походили на языческих богинь, не были величественными и ужасными и казались только ужасными – такие фигуры могли бы стоять перед ацтекскими алтарями, где вырывали сердца у живых детей.

Чтобы выйти, она ввела членский номер Овертона, а на другой панели набрала его пароль. Время ожидания составило всего несколько секунд, но они казались невыносимыми. Луна ничем не могла угрожать ей, однако висела над ночным городом, словно яйцо дракона, из которого вылупится страшный зверь и покончит с этим миром.

У гаража снова пришлось вводить пароль и номер; против ожиданий Джейн, дверь поползла наверх, и она увидела «бентли».

Кроны финиковых пальм висели над дорожкой, и в этом туннеле из древесных стволов и листвы она увидела фары машины, приближающейся по встречной полосе. Она приготовилась увеличить скорость, чтобы пойти на таран и прорваться к выходу, если машина встанет поперек обеих полос, но «мазерати» с тонированными стеклами проплыл мимо, и ничего не случилось.

Изнутри на воротах не было клавиатуры. Две тяжелые кованые створки автоматически открылись внутрь при ее приближении, и она оказалась за пределами «объекта».

Она ехала на «бентли» по миру, который был для нее теперь неизмеримо драгоценнее, чем по пути в «Аспасию», по миру, который, возможно, приближался к своему концу под небесным сводом, полным слепых ярких звезд.

16

Надо было припарковать «бентли» в другом квартале и пройти мимо дома Овертона по противоположной стороне улицы, провести разведку, прежде чем входить внутрь, проверить, не освободился ли он, не получил ли помощи. Но она въехала прямо в центральный гараж, поставила машину между красным «феррари» и черной «теслой» и с помощью пульта дистанционного управления опустила дверь. На двери между гаражом и домом она набрала код снятия с охраны и вошла внутрь, держа в правой руке пистолет.

Она продрогла до костей после посещения «Аспасии», и обогреватель в машине ничуть не помог. Несмотря на дрожь, в ней кипели эмоции. Негодование, которое всегда контролируется, уступило место бешенству, грозившему выйти за рамки благоразумия и осмотрительности. Она хотела, чтобы виновные заплатили, отдали все, что у них есть, до последнего доллара и последней капли крови, хотела содрать с них самонадеянную гордыню и наглое чувство превосходства. К ее страху теперь примешивался и ужас; она боялась не только за себя и Трэвиса, но и за всех и за всё, что она любила, за друзей и за страну, за будущее свободы, за достоинство человеческого сердца.