Тихий уголок

– Босс сказал: «Пришлите ко мне эту молодую даму». Если он забыл твое имя, детка, не обижайся. У него много забот, потом он вспоминает все имена. Кстати, тебя как зовут?

– Элис Лиддел, – ответила Джейн.

– Надеюсь, мы будем часто видеться, Элис. Не забыла, где его кабинет?

– Не забыла. Спасибо.

В кабинете Трэхерна Джейн закрыла за собой дверь и посмотрела на возвышавшегося над столом человека в одежде бездомного, с бородой, пронзенной молнией. Уважение к его прошлому разъедали подозрения, понимание того, что страна охвачена порчей. Она подумала о Дэвиде Джеймсе Майкле, которого все считали щедрым благотворителем – эта маска позволяла ему поддерживать Шеннека и пользоваться девочками в «Аспасии». Одежда Трэхерна, внезапно решила она, тоже могла быть маскарадным костюмом, а его непокорные волосы и борода Моисея – частью тщательно продуманного имиджа.

– Значит, вы богаты, да? – спросила она.

Он поднял нестриженые брови, густые, как усы:

– Разве богатство меня принижает?

– Это зависит от того, как вы заработали свои деньги. Вы прослужили двенадцать лет в армии, а там платят не много.

Трэхерн посмотрел на пар над чашкой кофе, взял кружку, подул и осторожно пригубил напиток. Видимо, он пытался обуздать свой нрав, которому прежде дал волю. А может, выигрывал время, чтобы сочинить ложь поубедительнее.

– Когда я оставил службу, – сказал он, – я получил наследство. Годом раньше умер мой отец.

– А как он получил деньги?

Лицо Трэхерна сморщилось и стало похоже на кору кряжистого дуба.

– Если человек попал в такую переделку, как вы, он не закидывает камнями того, кого просит о помощи.

Лицемерное негодование не было ответом на вопрос.

– На тот случай, если вы забыли, – сказала Джейн, – напомню, что недавно мою жизнь исковеркали богачи, которые считают, что могут владеть всеми, кто им нужен, и убивать всех, кто не нужен.

– Мазать всех богачей черной краской – чистый фанатизм.

Джейн прекрасно понимала, что обвинение в фанатизме – распространенный способ заткнуть глотку противнику, в котором от фанатика ровно столько же, сколько в ней самой – от голубого жирафа, способ заставить сомневаться в себе, направить не в ту сторону, говорить с позиции морального превосходства над обвинителем. Какими бы ни были мотивы Трэхерна, благородными или наоборот, Джейн не позволит манипулировать собой.

– Вы водитесь с богачами? Мне кажется, богачи водятся только друг с другом.

Он поднялся со стула во весь рост – примерно шесть футов и четыре дюйма. Грудь выгнулась, напоминая винную бочку на пятьдесят галлонов, лицо покраснело от раздражения.

– Я вожусь с миллионерами и голодранцами, почти святыми и отпетыми грешниками. Со всеми, с кем захочу. Может быть, сядете?

– Я жду ответа.

– Какого ответа?

– Как ваш отец заработал состояние, которое оставил вам?

Трэхерн издал нечто вроде шелеста – такой звук производит собака, волоча по траве змею. Потом он сказал:

– Отец был консультантом по инвестициям. Хорошим консультантом. Наследство было не очень большим. Несколько сотен тысяч, после того как все было улажено. Двухтысячный год, конец тысячелетия, я только что демобилизовался, а вы были сопливой девчонкой с косичками. Передо мной открылись разные возможности. Я взял триста тысяч и оказался гораздо более удачливым инвестором, чем отец.

Джейн по-прежнему стояла.

– Да? И во что вы вкладывали деньги?

Он взмахнул большими руками, выпучил глаза:

– Наркотики! Оружие! Громадные страшные ножи! Фабрика по пошиву нацистской формы! – Трэхерн снова набрал полную грудь воздуха и выдохнул с тем же шелестом. Он все еще был недоволен, но пытался говорить нормальным голосом: – Одиннадцатого сентября, когда эти мрази снесли Всемирный торговый центр, все в панике стали избавляться от акций, а я принес все свои деньги на рынок. В две тысячи восьмом и две тысячи девятом году, когда экономика почти рухнула, я купил много акций и недвижимости. Понимаете, как это действует? Вкладывать в Америку всегда выгодно.

– Вы разбогатели, вкладывая в Америку?

– И эта схема до сих пор работает.

Она подошла к складному стулу и села, пока еще чувствуя себя не вполне свободно в его обществе, но уже поверив, что его негодование было искренним, а не наигранным.

– Я здорово на вас надавила, но извиняться не буду. Речь идет о моей жизни. И жизни моего мальчика. Я должна знать, что вы тот, кем кажетесь. В наше время это большая редкость.

Он снова сел за стол.

– Думаю, это обоюдно. Я позвонил человеку, который мог знать вашего мужа. Все-все, успокойтесь. Ну, вы успокоитесь? Дадите мне шанс? Хорошо. Так вот, этот парень… если бы он голодал на необитаемом острове с собакой, то скорее съел бы свою руку, чем тронул пса. Он знал вашего Ника и говорил о нем так, как римский папа мог бы говорить об Иисусе. С вами он не встречался, но был в деле вместе с Ником. Говорит, что Ник никогда бы не женился на психованной или идиотке, какой бы раскрасавицей она ни была.

9