Тихий солдат

Сталин поощрительно рассмеялся, потом искоса, внимательно вновь взглянул на Павла, говоря тем самым, что вот так истинные воины ценят оружие и руку, даровавшую его, и, переступив через откляченную в сторону ногу маршала, не успевшего еще подняться с колена, неторопливо вошел в приемную, где все уже заранее замерли в самых почтительных позах. Двуактовый, хоть и очень скорый разыгранный им тут спектакль, с элементами умелой импровизации, был безупречен и в каждой своей части, и в общей смысловой нагрузке, которая далеко выходила за пространство этого небольшого, почти «семейного» театра. Павел не умел это объяснить даже для себя самого, но каким-то особым чутьем уловил особое значение увиденного, и даже чуть струхнул от того, что сам стал поводом для этого.

«Мал человек, но велика вселенная, властно втягивающая его в свою бесконечность и делающая его, ничтожного, своим соучастником», – услышал он спустя очень много лет эту пафосную фразу в душной пивной на Пятницкой улице из уст случайного человека, пьяницы и назойливого фантазера. А услышав, сразу вспомнил именно эту, первую, встречу со Сталиным. Он никак не мог отделаться от мысли, что она и предрешила в дальнейшем его судьбу. Она дала ему запас особой энергии, которая может заряжать как добро, так и зло. В нем все это смешалось, обрело сначала изменчивую, хоть и упрямую форму долгой и суровой жизни, но под конец окаменело как могильная плита. Такое случается с людьми, но бывает и с целыми народами.

Не этот случай был первопричиной всех дальнейших событий, но с него вполне могло всё начаться, как с заглавной буквы начинается любое предложение. Однако сейчас Павел не мог заглянуть вперед; он лишь ощущал острое волнение, похожее на гордость человека, которому только что на грудь нацепили орден, невидимый, но оттого не менее ценный.

Буденный вскочил и, бесцеремонно растолкав охрану, придерживая высоко над головой золоченную шашку с уже скрытым в ножнах лезвием, суетливо, как-то почти по-стариковски, заспешил за вождем.

Павел продолжал оцепенело стоять у двери, сжимая левой рукой холодное цевье винтовки. Кто-то дернул его за кобуру, Павел повернул голову и увидел строгие глаза того, кто отбирал у него оружие. Тот сунул в кобуру наган и захлопнул клапан. Потом пристально посмотрел Павлу в глаза и вдруг криво усмехнулся. Что было в той усмешке – угроза ли, либо что-то еще, было непонятно и от того страшно. Все же действительно мал человек, очень мал и беззащитен, даже если у него в руках трехлинейка со штыком и наган в кобуре. Как легко их забирают и как легко возвращают назад! Пожалуй, и золоченная шашка у больших маршалов может когда-нибудь повиснуть в музее, а не на его боку. Это огоньком стрельнуло у Павла в голове, но он на мгновение прикрыл глаза, чтобы отогнать то пока еще невнятное, что упрямо, а, главное, очень не вовремя лезло к нему в мысли.

Охрана мгновенно разбрелась по коридору, заняв точки наблюдения с двух ее сторон. Саша Пантелеймонов все еще тяжело дышал. Он тихо буркнул Павлу, не поднимая на него глаз:

– Свободен, Тарасов. Иди в казарму.

– А как же…!

– Я сказал, иди! – вдруг рявкнул он и закашлялся.

На них обоих со всех сторон устремились напряженные, строгие взгляды, кто-то даже сделал короткий предостерегающий шаг в их сторону.

Это была первая встреча со Сталиным, которая, как это ни странно, должна была повториться почти с той же точностью, спустя много лет. Но между этими двумя встречами с Павлом произошло такое, чего, наверное, хватило бы на несколько жизней…

День рождения по старому стилю, а именно 25 апреля, Буденный встречал уже со своими старыми приятелями из Первой Конной, многие из которых уже давно сошли с дистанции, и еще с некоторыми друзьями детства, приехавшими из хутора Козюрин Платовской станицы Сальского округа Области Войска Донского.

Нынешнее наименование местности было иным, но уроженцы станицы упрямо величались именно так, несмотря на очевидное недовольство очень многих пришлых в те места – не для того громили казачество, не для того жгли огнем, не для того поднимали вверх самого Буденного (впрочем, просто напросто не удерживали его внизу), чтобы округ по-прежнему назывался в пьяных разговорах Областью Войска Донского. Но Буденный это не только терпел, но и даже потакал, потому что тем самым как будто исключал из своей биографии обвинение в том, что сам и поспособствовал уничтожению донского казачества как свободного класса. Эти его гости выглядели проще других и обычно раскрепощались лишь после щедрой выпивки. И то смотрелись жалко, наподобие бедных родственников в доме счастливчика.

Непретенциозных казюринцев и бывших сослуживцев из Первой Конной в тот день обыскивал до нитки уже не Павел, а сменный часовой Иван Турчинин. Буденный, крепко выпив, попытался двинуть ему в зубы за неуважение к близким его приятелям, но вовремя одумался, потому что даже на пьяную голову сообразил, что таким образом отобьет охоту у часовых нести службу как следует.