Тихий Дон. Книга 1

Тема материнства, как и тема отцовства, звучит в произведениях Шолохова мощно и глубоко. Ею определяются ценностные ориентиры не только в судьбах персонажей, но и в общем историческом движении жизни. Очарованием женственности овеяны на страницах заключительных частей «Тихого Дона» Аксинья и Наталья. А образ Василисы Ильиничны Мелеховой возвышается в романе в ореоле недосягаемой красоты и правды, обретая черты вечного образа матери человеческой. Женское сердце в «Тихом Доне» оказывается способным на чувство всепобеждающей «материнской жалости» к человеку, казалось бы навсегда поставившему себя за грань сочувствия. Рассказ о том, как Ильинична преодолевает ненависть к Михаилу Кошевому, убийце ее сына, как в ее сердце проснулась «непрошеная жалость к этому ненавистному ей человеку – та щемящая материнская жалость, которая покоряет и сильных женщин»[38], исполнен эпического величия.

Женские образы имеют прямое отношение к центральной сюжетной линии «Тихого Дона», связанной с Григорием Мелеховым. Женское начало – одна из важнейших составляющих образной системы романа, оно возвышает трагедию Григория Мелехова до общечеловеческой значимости, придает ей глубокий духовный смысл. Личностное обаяние шолоховского героя не могло бы быть передано без потрясающего своей проникновенностью материнского чувства к нему Ильиничны, без преданной и глубокой любви Натальи.

Но еще более определенно это проявилось в отношении к Григорию Аксиньи. Ведь только ей – единственной из всех женщин, близких Григорию, – доверил автор определение и выражение в слове сущности его жизненного пути. Уже почти в финале романа Аксинья просто, но очень достоверно и емко объясняет сыну Григория Мишатке горькую долю его отца: «Никакой он не бандит… Он так… несчастный человек»[39].

Трагический парадокс состоит в том, что в последней книге «Тихого Дона» женское начало, представленное в романе как воплощение самого сокровенного и прекрасного в жизни, с какой-то неумолимой закономерностью уничтожается. Вообще в мировой литературе изображение смерти женщины не просто как эпизод в сюжетном развитии, но как ключевая сюжетная ситуация встречается нечасто. В этом смысле, по количеству и значимости женских смертей, «Тихий Дон» может быть сопоставлен с трагедиями Шекспира. Мировая литература не знает иного, чем у английского драматурга, прецедента в выражении трагического состояния мира через изображение смерти женщины. Гибель Офелии, Дездемоны, Джульетты и т. д. – значимые события в трагедиях классика, они свидетельствуют о «распаде связи времен», о том, что «сломалось что-то в Датском королевстве». То же у Шолохова. Смерти самых дорогих Григорию Мелехову женщин – Натальи и, особенно, Аксиньи – равносильны для него утрате смысла жизни.

В шолоховской женщине прекрасное просвечивает и через тлен, свидетельствуя о победе, торжестве жизни даже за пределами бытия. Есть в умирающей героине писателя нечто, устремленное не просто в будущее, но в вечность. Здесь Шолохова следует рассматривать в контексте пророчеств Достоевского, утверждавшего, что красота спасет мир.

В жестокой схватке с судьбой Григорий утратил самых дорогих и близких ему женщин. Умирает его мать Ильинична, уходит из жизни Наталья, погибает сраженная пулей Аксинья. В самом конце повествования Григорий узнает о смерти «от глотошной» своей дочки Полюшки. Теперь с ним рядом нет ни матери, ни жены, ни любимой, ни дочери. Сестра Дуняшка, конечно, родной ему человек, но она по своим устремлениям все же удалена от Григория, у нее свой жизненный путь, своя доля. Из всех первостепенных героев «Тихого Дона» в живых остаются лишь Григорий – отец и его сын, – возможно, будущий отец, – Мишатка, остаются один на один с «сияющим под холодным солнцем миром».

Можно, разумеется, объяснить такое угасание материнского начала в «Тихом Доне» историческими обстоятельствами, жестокостью Гражданской войны. Однако Шолохов в данной ситуации имел в виду нечто гораздо более масштабное и значимое. Характерно, что все три наиболее значительные его произведения – «Тихий Дон», «Судьба человека» и «Поднятая целина» – завершаются в этом смысле однотипно. Без какого-то даже намека на женское тепло и поддержку остаются в «Судьбе человека» Андрей Соколов и его приемный сын Ванюшка – «две песчинки, заброшенные в чужие края военным ураганом невиданной силы». И в финале «Поднятой целины» Андрей Разметнов приходит на могилу своей «незабудной» Евдокии.

Конечно, такая однотипность финалов произведений Шолохова не случайна. В ней есть глубокий и пророческий смысл. Акцентируя внимание на гибельности национального разлома, жертвой которого в первую очередь становятся материнство и женственность, писатель настойчиво и последовательно предупреждал человека, прежде всего русского человека, о грозящей ему в этом случае трагедии одиночества и сиротства. Чем более мы удаляемся от времени, которое по праву может быть названо эпохой Шолохова, тем более убеждаемся в пророческом смысле художественного завещания великого русского писателя.

* * *