Тихий Дол

– Не знаю. Селиванов зовет. Он ее второй год ловит, хмырь.

Было светло. По крайней мере, настолько, чтобы разглядеть все по отдельности – диван, стол. В комнате не было никого. Но голос – другой голос, немножко в нос, будто чуть пришлепнутый,– он готов был поклясться: голос звучал где-то рядом.

– А вы… кто? – на пробу сказал он.

– М-да… Ну, а какая, собственно, разница?

Юлий Петрович поднял голову и бестолково оглядел темноту под потолком.

– А вы… где?

– Ну, на чердаке. И что?

– Нет,– откликнулся Щеглов.– Так…

– Ну тогда посветили бы, что ли. Я тут уже два раза куда-то провалился…

Юлий Петрович чиркнул спичкой, зажег свечу и осторожно, прикрывая огонек, вышел в коридор.

– А я вас не вижу,– сообщил ои после некоторой паузы.

– Что вы хотите этим сказать? – обиделся голос.

И Юлий Петрович, опустив глаза с предполагаемой высоты, увидел человека, который едва доставал ему до середины штанов.

Глава четвертая

Лукреций Тиходольский дает обоснование появлению маленького человека, называя этот эпизод более чем реалистическим, то есть, вероятно, имея в виду соцреализм.

Приводить довольно объемное рассуждение целиком здесь не стоит, ибо (в полемическом задоре и обилии примеров) это история развития маленького человека вообще, которая доказывает, что маленький человек – главное завоевание гуманистов XIX столетия, выпестованное классической критикой, растиражированное литераторами из-под полы гоголевской шинели и вызубренное учителями, которые передали свою любовь к Башмачкину миллионам и миллионам людей,– уже давно стал реальнее соседа по лестничной площадке, недостаточно маленького и недостаточно убогого. Появиться он был просто-напросто обязан, чтоб не подводить реализм. Долгое время велись работы по искусственному выведению если не маленького, то хотя бы очень среднего человека, покуда не было замечено, что никаких особенных условий для этого не нужно, что авторитет реализма как таковой и канонизированная любовь к тому же Башмачкину уже дают плоды, и маленький человек, которого уже можно любить, существует. В соответствие с эталоном он кретиноват, удобен в эксплуатации, обладая при незначительных запросах ограниченными потребностями, и, что самое ценное, совершенно как Акакий Акакиевич, от всей души хочет, хочет быть именно маленьким человеком и просит лучше что-нибудь переписать, даже когда искушают повышением.

Остается добавить, что все сказанное, к сожалению, крайне мало относится к человеку, представшему перед Юлием Петровичем в ту ночь.

Если быть объективным – что в первый момент не получилось у Щеглова,– рост человека колебался между метром десятью и метром пятнадцатью. Рост колебался потому, что человек, заложив руки за спину, задиристо раскачивался на носках. При этом – то есть при такой миниатюрности (а сложен он был пропорционально, и все части тела соответствовали высоте, если можно так сказать) – он имел вполне мужской тембр голоса и узенькие жуликоватые усы, которые, как ни странно, придавали лицу интеллигентность. Одет же человек был, не в пример Щеглову, почти безукоризненно, тем более коричневая куртка на молнии, потертые джинсы и кроссовки, как выяснилось со временем, составляли далеко не весь его гардероб.

– Знаете что, прекратите таращиться! – сердито предложил он.– В конце концов, это глупо. Сала хотите?

– Не знаю,– ответил Юлий Петрович.

– Сала можно или хотеть, или не хотеть. Не знают только, где его взять,– заметил человек.– Кстати, на вашем месте я бы все-таки сделал лицо поумнее. И сказал бы "войдите".

– Да-да,– кивнул Юлий Петрович.

Маленький человек, все так же амбициозно держа руки за спиной, обошел комнату, как обходят малоинтересный предбанник музея, выглянул из окна в ночь и хмыкнул.

– Представляете, думал – засекли. А оказывается – Варавва. Зря бежал. Ну а хлеб-то есть у вас?

– Могу… сухарь,– сказал Щеглов.

– И прекра-асненько,– пропел человек, забираясь с ногами на диван.– Дело за малым: остается познакомиться. Итак, вас зовут?..

– Юлий Петрович,– ответил Юлий Петрович.

– Ну и зря. Впрочем, дело ваше, конечно…

Через несколько минут они, устроившись на диване, ели действительно очень вкусное сало – "Нет-нет, не селивановское, что вы. Селиванов, конечно, свинья, но на нем такого сала нет",– грызли сухари, и беседа, так взбалмошно начавшаяся, совершенно неожиданно оказалась интересной и до утра, а утром они отправились на рыбалку, и Юлий Петрович был искренне рад, что ночной переполох, который устроила одичавшая конезаводская кобыла, познакомил его с доктором Беркли, как называл себя маленький человек.

Добровольный тиходолец и принципиальный враг Селиванова, Беркли жил на разъезде с полгода. Довольствием он обеспечивался, в основном, благодаря подспудному образу жизни и, кроме различных потайных ходов к станционным кладовым, знал кое-какие тайны станционного семейства.