Тихий берег Лебяжьего, или Приключения загольного бека<br />(Повесть)

Юрка не стал Сережку бить, тихонько ударил по шее, чтобы он не говорил что не надо, и полез на чердак опять по гамаку. Мы втащили гамак наверх, и все было хорошо, если бы не Муська. Она захныкала, что все узнают и накажут нас еще сильнее. Девочки ушли за Муськой. Мы решили походить по чердаку.

Бумажные голуби

На чердаке интересно, только пыльно и жарко. Слышно, как воркуют и топают лапками голуби. Топ-топ-топ по железу над самой-самой головой. Вот бы просунуть руку и схватить! Кроме веников на чердаке свалены старые кровати, ломаные стулья, диваны с провалившимися животами. Поближе к лестнице огорожены досками две комнаты. Одна, пчелиная, тети Зинина, другая — старых мальчиков. Там у дяди Коли вроде мастерской. Это когда его выгнали со службы, он решил зарабатывать слесарем, и, как всегда, у него ничего не вышло. Так говорит бабушка.

Оба дяди давно, еще весной, уехали в Петербург. Дядя Петя, его взрослые почему-то называют «вечный студент», — сдавать экзамены в университет. Дядя Коля — неизвестно для чего. Бабушка говорила маме: «Наверно, опять какую-нибудь ерунду задумал: кроликов разводить или за деньги на карточки снимать».

В пчелиной комнате светло и чисто. Пахнет вкусно медом, только это зря. Стоят два пустых улья. На стенах висят маленькие деревянные рамки, к ним прилеплены кусочки сот, пустых, без меда. У окна медогонка. Такая огромная кастрюля с крышкой, посредине колесики, сбоку ручка, чтобы крутить.

Мы сначала все по очереди покрутили ручку, потом подумали: нет ли там меда? Сняли крышку и заглянули в нутро. Меда там не было, нисколько. По стенкам налипло страшно много мух, всяких, больших и маленьких, козявок, чуть видных, и две дохлые пчелы. Мы стали соскабливать щепочками и просто пальцами остатки меда и пробовать. Почти не сладко, слишком много мух.

Ванька Моряк нашел в ящике две странные шляпы, соломенные, широкополые. Как наденешь, с них свисают до самых плеч занавески, по бокам белые тряпочные, впереди, против лица, черная сетка. Шляпы я узнал, бывал на пасеке у тети Зины. Такие шляпы надевают, когда отбирают у пчел мед и пчелы сердятся.

Алька сказал, что это шлем и впереди забрало. Они с Юркой нашли палки от штор, надели эти шляпы и начали фехтоваться, как мушкетеры, но недолго: на чердаке было слишком жарко для боя.

Мы пошли в комнату старых мальчиков. Там вдоль стен полки и на них уйма всяких железяк — велосипедные цепи и колеса без шин, старые лампы, керосинки, дырявые кастрюли, болты, гайки, чего только нет, если разглядывать, целого дня не хватит. У окна — толстая доска, к ней приделаны тиски и лежат всякие инструменты. В другой половине комнаты две железные кровати, накрытые серыми одеялами. Между ними два стула и стол. На нем чайник и два стакана. На обрывке газеты — колбаса и хлеб, совсем свежие, будто только что их ели.

Мишка зачем-то полез под кровать, нашел там и вытащил ящик, прикрытый старым лошадиным потником. В ящике оказалась пачка аккуратно нарезанных листиков, похожих на страницы книг. Мишка стал делать из них бумажных голубей — очень удобно. Мы тоже.

Пускали на чердаке. Они летали плохо, тыкались в крышу, веники, балки. Алька сказал, что у них в классе бумажные голуби хорошо летают, если им к носикам пришпиливать писчие перья и пускать через окна во двор. Перьев не было. Юра предложил пускать голубей на улицу из слухового окна. Рама слухового окна была крепко прибита, никак не открывалась. Мы нашли прут от кровати, подсунули в щелку под раму и навалились трое. Рама ка-ак выскочит! Упала на пол, два стекла разбились. Мы много выпустили на улицу бумажных голубей. Было не очень интересно, потому что окно узкое, пускать приходилось по очереди и младшим почти не доставалось и, главное, было плохо видно, куда голуби летят и где садятся.

Бумажки кончились, и мы ушли по лестнице с чердака.

Сыр! Колбас!

На бревна к скотному двору мы пришли с разных сторон. Это так, для взрослых, будто мы не были вместе, как они называют — «в шайке», а каждый сам по себе.

Сидели, болтали. Говорили, что теперь еще больше попадет и что опять хочется есть.

Алька первый услыхал, как у ворот Большого дома, въезжая, громко кричал Егор:

— Сыр! Колбас! Сыр! Ко-о-лбас!

Егор приезжает за двадцать верст из города Ораниенбаума к нам в Лебяжье. У него на телеге большой длинный ящик с железной, как у домика, крышей. Сбоку открывается дверца, внутри ящика полки и там целая лавка съестного.

Телегу тащит Васька. Крупный вороной мерин. У него толстые ноги в белых чулках почти до колена и хвост, подвязанный узлом. Васька хороший, мы его любим, и он нас узнает, всех ребят. Мы кормим его хлебом и сахаром. Сахаром редко, когда удается стащить. Бабушка говорит:

— Ишь ты! Лошади сахар давать. Он дорогой. Ha-ко, горбушку, посоли покрепче — не хуже сахара. И аккуратнее давайте, глядите — прикусит.

Мы и без бабушки давным-давно знали, что, когда кормишь с руки, надо сжать пальцы и выпятить ладонь, чтобы лошадь не прихватила зубами.