Тигр

Эта закономерность прослеживается во многих случаях, но в Приморье опыт удэгейцев и нанайцев явно свидетельствует об обратном. Невзирая на тот факт, что они живут в изобилующей тиграми местности, ничто не говорит о том, что хищники нападают на них так же часто, как на их китайских или корейских соседей. Дальше к югу вдоль китайского побережья нападения тигров, в том числе тигров-людоедов, случаются гораздо чаще, и внушаемые ими страх и трепет привели к интересным культурным коллизиям. В 1899 году миссионер Гарри Колдуэлл перебрался с гор Восточного Теннесси в китайскую провинцию Фуцзянь. Методист Колдуэлл быстро понял, что тигры не просто в изобилии водятся, в этих краях, они цинично поедают его паству. При этом, к своему крайнему негодованию, он обнаружил, что его прихожане преклоняются перед этими животными так, словно это священные коровы. Вооружившись карабином и вдохновившись 116-м псалмом[39], Колдуэлл начал охотиться на тигров, однако скоро обнаружил, что большие полосатые кошки, которых он и его помощники приносят из леса, не вызывают у народа ничего, кроме скептицизма. Старейшины деревни утверждали, что у его добычи отсутствуют необходимые для тигра атрибуты. Подтекст был очевиден: раз иноземец сумел убить этих животных, они попросту не могут быть настоящими тиграми. «Первые два раза, когда отец приносил добычу, над ним посмеялись[40], — пишет в своих мемуарах „Семья с китайского побережья“ сын Колдуэлла Джон. — Шаманы во всеуслышание объявили, что это вовсе не тигры, а какие-то другие звери в тигрином обличье. Согласно их верованиям, на лбу тигра, которого боятся демоны и бесы, должен быть начертан китайский иероглиф „ван“ , что означает „господин“ или „император“. Точно так же они не признали за тигра другого великолепного самца, которым отец очень гордился. Они заявили, что это животное не могло родиться от тигра, а, скорее всего, превратилось в его подобие из какого-то другого животного или даже рыбы».

На севере маньчжурские крестьяне тоже верили в исключительность и неуязвимость тигров, а у удэгейцев и нанайцев даже доходило до того, что они переселялись из деревни на новое место, если в окрестностях заводился тигр. Этим отчасти может объясняться тот факт, что нападения тигров на них — довольно редкое явление. Но в Корее, где против тигров не помогли ни Будда, ни шаманы, ни счастливый случай, осталась одна последняя надежда: гильдия охотников на тигров. Задолго до того, как русские начали охотиться на тигров на Дальнем Востоке, члены этой гильдии славились своей храбростью по всей Северо-Восточной Азии, а об их подвигах слагали легенды. Гильдия, в которую входили как охотники, так и солдаты, сформировалась во времена династии Чосон (1392–1897). Среди прочих заслуг на счету гильдии числится отражение атак французских и американских завоевателей в 1866 и 1871 гг. соответственно. Корейцы восхищались охотниками с запада — или, скорее, их оружием. Сами они до сих пор охотились при помощи мушкетов и пистолетов. Их средневековым китайским ружьям, созданным по чертежам XIV века, для стрельбы требовался запал, что позволяло выстрелить лишь однократно и с очень близкого расстояния. Как отметил один историк, «промахнувшиеся, как правило, умирали, не успев пожалеть о промахе»[41].

Если члены гильдии не были призваны на защиту своего императора, они охотились на хищников-людоедов: тигров и леопардов. Это был своего рода культ, ритуал, которому они посвятили себя целиком в надежде унаследовать силу и храбрость животного через его умерщвление и поедание (впрочем, при удобном случае они также продавали части туши китайцам). Юрий Янковский, хорошо известный в России охотник на тигров, стал свидетелем одного такого ритуала в 1930 году: «Однажды мы увидели странную сцену. Кореец в островерхой голубой шляпе гильдии охотников стоял, прислонившись спиной к дереву с допотопным мушкетом в руке… Другой, стоя рядом на коленях, пил кровь из миски, подставленной к горлу мертвого тигра»[42].