Тигр! Тигр!

Он уронил пакет и заключил ее в объятия.

— Мистер Пауэлл, мистер Пауэлл, мистер Пауэлл… — шептала она. — Привет, мистер Пауэлл.

— Боже мой, Барбара… Барби, дорогая… На минутку мне показалось, что ты говоришь серьезно.

— Я же должна была с тобой поквитаться.

— Ты никогда не упускала такой возможности.

— А ты всегда был придирчивым папочкой. — Она откинулась назад и посмотрела на него. — Но кто ты в действительности такой? Кто мы оба в действительности такие? Хватит ли нам времени это выяснить?

— Времени?

— Прежде чем… Прощупай меня. У меня нет слов.

— Нет, дорогая. Ты обязана это высказать.

— Мэри Нойес мне рассказала. Всё.

— Да?

Барбара кивнула.

— Но мне начхать. Начхать. Она была права. Я на все согласна. Пускай ты и не сможешь на мне жениться…

Он расхохотался. Внутри все забурлило от радостного возбуждения.

— Тебе не придется себя ограничивать, — пообещал он. — Садись. Я хочу задать тебе один вопрос.

Она села. Села ему на колени.

— Вернемся к событиям той ночи, — начал он.

— В Бомон-Хаусе?

Он кивнул.

— Нелегко об этом говорить.

— Это и минуты не отнимет. Представь… Ты лежишь в постели. Спишь. Внезапно просыпаешься и бежишь в орхидейный номер. Остальное ты помнишь.

— Помню.

— Вопрос такой. Что за крик тебя разбудил?

— Ты знаешь.

— Я знаю, но хочу, чтобы ты мне ответила. Проговори это вслух.

— Тебе не кажется, что ты… снова введешь меня в истерическое состояние?

— Нет. Просто скажи это вслух.

После долгого молчания она приглушенным голосом ответила:

— На помощь, Барбара.

Он снова кивнул:

— Кто это кричал?

— Ну ты же… — Она осеклась.

— Это не мог быть Бен Рейх. Он бы не стал звать на помощь. Он не нуждался в чужом присутствии. Кто же это был?

— Мой… Мой отец.

— Но, Барбара, он же не мог говорить. У него горло было… поражено раком. Он и слова вымолвить не мог.

— Я его слышала.

— Ты его прощупала.

Она уставилась на него, потом покачала головой.

— Я не…

— Ты его прощупала, — повторил Пауэлл ласково. — Ты латентный эспер. Твой отец издал телепатический вопль. Не будь я таким идиотом, зацикленным на Рейхе, я бы давно это понял. Ты бессознательно прощупывала нас с Мэри все время, пока жила в моем доме.

Она не понимала.

Ты меня любишь? — выпалил мысленно Пауэлл.

— Конечно, я тебя люблю, — пробормотала она, — но мне кажется, ты выдаешь желаемое за…

— Кто это спросил?

— О чем спросил?

— О том, любишь ли ты меня.

— Ну ты же… — Она осеклась, потом заговорила снова: — Ты сказал… Т-ты…

— Я не говорил. Теперь-то понимаешь? Вот почему нам не нужно ни в чем себя ограничивать.

Когда прошло, по ощущениям, несколько секунд, а на деле — полчаса, их встревожил и заставил оторваться друг от друга гулкий удар на террасе над головами. Они озадаченно посмотрели вверх.

На каменной стене возникло нагое создание. Оно дергалось, кричало и визжало. Оно перевалилось через край и обрушилось на цветники, после чего осталось лежать на газоне, вопя и суча конечностями, словно через его нервную систему пропускали ток высокого напряжения. Это был Бен Рейх, неузнаваемый, полуРазрушенный.

Пауэлл быстро развернул Барбару к себе, не позволяя ей взглянуть на Рейха. Заключив ее подбородок в свои ладони, он проговорил:

— Ты все еще моя послушная девочка?

Она кивнула.

— Не хочу, чтобы ты это видела. Опасности нет, но тебе лучше на такое не смотреть. Ты согласна сейчас убежать к себе в беседку и подождать меня там? Ты послушная девочка, правда? Отлично. Беги!

Она схватила его за руку, быстро приложила к губам и не оглядываясь устремилась прочь через лужайку. Пауэлл проследил, как она убегает, потом развернулся и изучил представшего перед ним Рейха.

Когда в Кингстонском госпитале разрушают человека, уничтожается вся его психика. Последовательность осмотических инъекций начинает работу от высших слоев кортикальных синапсов к низшим, постепенно отключаются все нейронные цепи, стираются все воспоминания, уничтожается до последней частички психическая структура, формировавшаяся с момента рождения. И по мере стирания ее каждая частичка отдает свою долю энергии, преобразуя тело в бурлящий водоворот диссоциации.

Однако не в этом главная боль, не в этом главный ужас Разрушения. Ужас заключается в том, что потери сознания не происходит ни на одном этапе; по мере стирания души разум продолжает сознавать, как медленно пятится к гибели, пока в последнее мгновение не исчезает сам в преддверии перерождения. Разум без конца прощается со всем, что было ему ведомо, и скорбит на собственных бесконечных поминках. В мигающих, подергивающихся глазах Бена Рейха Пауэлл увидел сознание… боль… трагическое отчаяние.

— Да, блин, как ему удалось забраться так далеко вниз? Нам его привязать, что ли?

Над террасой появилась голова доктора Джимса.

— А, это вы, Пауэлл. Это ваш приятель. Помните его?

— Чрезвычайно живо.

Джимс сказал кому-то через плечо:

— А ну спускайся на лужайку и подбери его. Я за ним сам буду присматривать.

Он повернулся к Пауэллу:

— Он сильный парень. Мы возлагаем на него большие надежды.

Рейх дернулся и завизжал.

— Как идет лечение?