Тигр! Тигр!

— И, конечно же, это далеко не единственный грешок на его совести, — продолжил Джордан. — Чего я только не нагляделся, работая с ним! Ну, впрочем, финансисты все подонки, вы не согласны?

— Не думаю, что к Бену Рейху применимо такое определение, — с подчеркнутым благородством отозвался Пауэлл. — Я им скорее восхищен.

— Конечно, конечно, — поспешно согласился Джордан, — совесть у него, как ни крути, есть. И это восхитительно, потому что мне бы не хотелось дать ему повод подумать обо мне как о…

— Само собой, — заговорщицки усмехнулся Пауэлл Джордану. — Как ученые, мы можем порицать, но как люди светские, вынуждены хвалить.

— Ну хоть вы меня понимаете, — крепко потряс его руку Джордан.

В четыре часа доктор Джордан сообщил коленопреклоненным японцам, что он с радостью поделится подробностями своей самой секретной работы по физиологии зрительного пурпура с юными исследователями и передаст эстафету следующему поколению. На глаза ему навернулась слеза, а голос охрип от сентиментального восторга, пока он двадцать минут напролет старательно описывал принцип работы ионизатора родопсина, который сам и разработал для «Монарха».

В пять вечера ученые Гильдии эскортировали доктора Джордана к трапу ракеты, улетающей на Каллисто. Каюту доктора завалили цветами и подарками. В ушах у Джордана звенели бурные благодарности и пожелания удачи, и, когда ракета стартовала к четвертой луне Юпитера, доктор пребывал в приятном сознании, что он, сильно продвинув науку, вместе с тем никак не изменил доверию своего благородного и щедрого патрона, мистера Бенджамина Рейха.

Барбара энергично ползала на четвереньках по гостиной. Ее только что накормили, и лицо было перемазано желтком.

— Хаджаджаджаджаджа, — сказала она. — Хаджа.

Мэри! Быстрей сюда! Она говорит!

Не может быть! — прибежала с кухни Мэри. — А что сказала?

Назвала меня папой.

— Хаджа, — проговорила Барбара. — Хаджаджаджахаджаджа.

Презрение Мэри обожгло его. Ничего такого она не говорит. Она лопочет: хаджа. Мэри вернулась на кухню.

Она хотела сказать — папа. Она ж еще маленькая и не виновата, что ей тяжело выговаривать звуки.

Пауэлл опустился на колени рядом с Барбарой:

— Скажи папа, девочка. Скажи. Папа? Папа? Скажи: папа.

— Хаджа, — отозвалась Барбара и самозабвенно стала пускать слюни.

Пауэлл сдался. Он погрузился мимо сознательных уровней в подсознание.

Привет, Барбара.

— Опять ты?

Помнишь меня?

— Не знаю.

Конечно, помнишь. Я тот, кто без спросу лазит в твой личный маленький дурдом тут, внизу. Мы вместе пытаемся навести порядок.

— И нас только двое?

Только двое. Ты знаешь, кто ты такая? Тебе не хочется узнать, почему ты погребена тут, внизу, в одиночестве?

— Не знаю. Расскажи мне.

Ну что ж, милый младенчик. Когда-то ты уже пребывала в похожем состоянии… просто существуя. Потом ты родилась. У тебя были отец и мать. Ты выросла в красотку с темными глазами, светлыми волосами и грациозной фигуркой. Ты отправилась на Землю с Марса, сопровождая отца, и вы…

— Нет. Никого нет, кроме тебя. Только мы двое, во мраке.

Существовал твой отец, Барбара.

— Никого не существовало. Никого больше не существует.

Прости, милая. Мне вправду жаль, но придется нам пройти через эту агонию снова. Я должен кое-что посмотреть.

— Нет. Нет… пожалуйста. Мы двое одни, и все. Пожалуйста, милый призрак…

И мы останемся только вдвоем, Барбара. Пожалуйста, держись рядом со мной. Твой отец в соседней комнате… орхидейном номере… внезапно мы кое-что слышим… Пауэлл глубоко вздохнул и крикнул:

— Помощь, Барбара. Помощь!