Тигр! Тигр!

— Но почему нам к морю нужно? — спросил у него Крэйн. Холмайер дунул на пепел.

— У нее спроси, — сказал он, указав на кого-то рядом с Крэйном, напротив.

Там оказалась Эвелин. Она ползла сосредоточенно, серьезно, подражая каждому движению Крэйна.

— Это из-за нашего дома, — проговорила она. — Помнишь его, любимый? Высоко на скале. Мы собирались жить там до конца наших дней, дышать озоном и нырять по утрам. Когда ты улетел, я была там. Теперь ты возвращаешься в свой дом на берегу моря. Твой прекрасный полет окончен, дорогой мой, и ты возвращаешься ко мне. Мы станем жить там вместе, только мы двое, как Адам и Ева…

— Это было бы неплохо, — сказал Крэйн.

Тогда Эвелин повернула голову и вскричала:

— Ой, Стивен, смотри!

Крэйн снова ощутил приближение угрозы. Продолжая ползти, он исхитрился оглянуться на серые пепельные равнины и ничего не увидел. Когда же обернулся к Эвелин, то от нее осталась только тень, резкая, черная. Потом растаяла и она в мелькнувшем косом солнечном луче.

Однако страх не покинул его. Эвелин дважды предостерегла его, а Эвелин никогда не ошибается. Крэйн остановился, развернулся и приготовился наблюдать. Если за ним и вправду кто-то гонится, нужно понять, кто это.

Болезненный миг ясности раскроил безумие и смятение его лихорадки, словно ударом остро отточенного мощного клинка.

Я схожу с ума, подумал он. Зараза, угнездившаяся в моей ноге, добралась до мозга. Нет никакой Эвелин, нет Холмайера, нет угрозы. На всей Земле нет никого живого, кроме меня. Наверное, даже духи и призраки подземного мира исчезли в вихре инферно, охватившем планету. Нет… нет здесь ничего, кроме меня самого и моей болезни. Я умираю, а со мной умрет все остальное. Останется безжизненная куча золы.

Тут он заметил движение.

Инстинкт сработал снова: Крэйн опустил голову и притворился мертвым. Прищурившись, он созерцал пепельные равнины и размышлял, не забавляется ли смерть с его зрением. Приблизился очередной дождевой занавес, и Крэйну следовало присмотреться лучше, пока видимость не обнулилась.

Да. Вон там.

В четверти мили от него скользила по серой поверхности серовато-коричневая фигура. Далекий шум дождя не помешал различить шорох трамбуемой золы; Крэйн видел, как вздымаются облачка. Подыскивая возможные объяснения и стараясь не паниковать, он осторожно полез в рюкзак за револьвером.

Существо приблизилось, и внезапно Крэйн, прищурясь, понял. Он вспомнил, как они с Умбриком спускались под парашютом на покрытую пеплом Землю, как пес в испуге стал брыкаться лапами, а потом убежал.

— Это же Умбрик, — пробормотал он и приподнялся. Пес замер.

— Ко мне, Умбрик! — весело захрипел Крэйн. — Ко мне, псина!

Его охватила неописуемая радость. Он вдруг осознал, как дотоле довлело над ним ужасающее чувство одиночества, затерянности в пустоте. Теперь он больше не одинок. Есть другое существо, дружелюбное, которому сможет он предложить свою любовь и поддержку. Надежда снова вспыхнула в нем.

— Ко мне, псина! — повторил он. — Иди сюда…

Спустя некоторое время он прекратил попытки щелкнуть пальцами. Дог опасливо сторонился его, скалил клыки и показывал язык трубочкой. Пес исхудал, как скелет, глаза его в сумраке светились жутким красным огнем. Крэйн еще раз, чисто механически, позвал его. Пес зарычал. Облачко пепла поднялось у него под ноздрями.

Он голоден, подумал Крэйн, вот и всё. Он полез в рюкзак, и при этом движении пес снова зарычал. Крэйн выудил из рюкзака шоколадку, с трудом ободрал ее от бумаги и серебристой фольги. Вяло бросил Умбрику. Шоколадка далеко не улетела. После минуты диковатых колебаний пес медленно приблизился и без особого энтузиазма заглотил еду. Морду его покрывал слой пепла. Он без устали облизывался и продолжал сближаться с Крэйном.

Паника охватила Крэйна. Это не друг, вмешался настойчивый внутренний голос. Он не испытывает к тебе любви и дружбы. Любовь и дружба давно покинули Землю вместе с жизнью. Не осталось ничего, кроме голода.

— Нет… — прошептал Крэйн. — Так нечестно. Мы последние живые существа на Земле. Не должны мы грызть друг друга в попытке пожрать…

Но Умбрик приближался скользящим косолапым шагом, а зубы его были острые, белые. Пока Крэйн смотрел на него, пес оскалился и прыгнул. Крэйн выбросил руку вперед, целясь псу под морду, но его отбросило назад. Он завопил в агонии, когда вся тяжесть собачьего тела пришлась на сломанную, распухшую ногу. Свободной правой рукой он вяло бил пса, снова и снова, едва ощущая, как гложут клыки его левую кисть. Потом почувствовал под собой что-то металлическое и осознал, что лежит на револьвере, который выронил.

Он схватился за оружие, молясь, чтобы зола не забила механизм. Умбрик выпустил его кисть и впился в горло. Крэйн вскинул оружие и слепо ткнул стволом в тело пса. Он стрелял и стрелял, пока не стих грохот, сменившись звонкими щелчками. Умбрик лежал на слое пепла перед Крэйном и трясся в предсмертных корчах: его практически разорвало надвое. Серую пыль расцветили широкие алые пятна.