Тигр! Тигр!

— И этим можно объяснить все произошедшее сегодня?

— Да. О том и речь. Это твой разум пытается себя оправдать. Он же не может сказать: я трус, я боюсь новых обстоятельств. Нет, он скажет: не существует этих обстоятельств, потому что самого мира тоже не существует. Это фикция, розыгрыш, обман, меня просто дурачат… und so weiter[155]. И это будет продолжаться, покаты не поймешь, отчего именно прячешься… и не повернешься к нему лицом.

— А как же Ковен?

— Что? А, мистер Ковен, мистер Арно и смех… Твой разум создает искусственные подтверждения своей версии. Возможно, ты никогда в жизни не видел этих джентльменов и всего лишь придумал ту встречу. Возможно, встреча была в действительности, но ты превратил безобидных людей в мнимых чудовищ. Можно найти дюжину объяснений, но твой разум их не примет.

— А угрозы? То, о чем говорил Арно? И при чем тут его черные очки?

— Чарли, Чарли… — снисходительно помахал сигарой Берн. — Ты ученый-поэт? Этот мистер Арно… сам поистине поэтическое творение. Я не говорю, что он нереален. Реален для тебя… и изображен очень живописно. Но я рад заметить, что для меня его не существует. Жаль, ведь я тоже ученый-поэт… — Берн хихикнул, потом засмеялся.

Все тот же смех без смеха! Хохот попугая.

Грэнвилл напряженно вслушался, впитывая каждый звук и медленно поднимаясь со стула.

— Спасибо, доктор Берн, и до свидания, — мрачно проговорил он. — Отличное представление. Великолепное. Еще чуть-чуть, и вы бы меня убедили.

Разгневанный Гарднер вскочил на ноги:

— Какого черта!..

— Смех. Вот что вас выдало, доктор Берн. Выходит, все эти изящные объяснения, предлагаемые психиатрией, на деле не более чем сказки… Маскировка. Сначала вы нашего брата высмеиваете, потом стыдите, а когда ничего не получается, снисходите до объяснений… Но со мною этот номер не пройдет!

— Чарли, как это понимать?! — Джинни побелела от ярости. — Ты меня бросаешь?

— Я… — запнулся Грэнвилл.

— Мы же вроде как любим друг друга. В себе-то я уверена, а вот что скажешь ты?! Или меня тоже не существует? Я — элемент грандиозной пропагандистской кампании? Космическая Мата Хари?

— Я… просто не знаю.

— Или я — новое обстоятельство, к которому ты не хочешь приспосабливаться?!

— Джинни, клянусь, я не знаю.

— Чарлз… — У Джинни тряслись губы, но она изо всех сил старалась держать себя в руках. — Помнишь, мы говорили про альбом для фотографий? Давай прямо сейчас и начнем. Отпуск! — Она с мольбой в голосе обратилась к Берну: — Доктор, скажите, ведь отпуск — это то, что нужно?

Берн кивнул лоснящейся лысиной.

— Милый, три недели… вместе.

— Четыре недели минимум, — добавил Гарднер. — Четыре недели в Майне. Я оплачу.

— И полетим не откладывая, на этих выходных. Можно будет там пожениться… а можно и не спешить. Как захочешь.

— Женитьба? Фу… — хмыкнул Гарднер, — Пережиток феодализма.

— Я хочу, чтоб ты знал, что ты не должен меня бояться… я не причиню тебе вреда. Я поклялась, что сделаю все, чтоб тебе было хорошо, и я сдержу слово.

— Речь истинного джентльмена, сестренка, — прокомментировал Гарднер.

— Нет, Джинни, ничего хорошего тут нет, — с горечью возразил Грэнвилл. — Можно воздействовать социальным давлением, а можно, хотя Ковен об этом не упомянул, сексуальным вознаграждением…

— Мерзавец! — Дрожащей рукой Гарднер сгреб его за лацканы. — Да как ты смеешь ее оскорблять! Чего ты добиваешься? Если ты думаешь…

— Не трогай меня, Гарднер!

— Трогать?! Да я тебя на куски разорву!

— И что, я должен испугаться? Зная, что для меня приготовил Ковен?

Грэнвилл рванулся и высвободился. Он попятился к двери кабинета, положил ладонь на ручку.

— А теперь слушайте. Вы, Гарднер и Берн, моя связь со штабом Ковена. Передайте Ковену и Арно, что лучше оставить меня в покое. Иначе будут неприятности. Может, я и дурак… но сумею постоять за себя.

И он вышел, гневно хлопнув дверью.

Охваченный страхом и растерянностью, но преисполненный решимости, Грэнвилл слетел вниз по пожарной лестнице, разом преодолевая по три ступеньки, ворвался в западный коридор и помчался к своему кабинету. Там хранился его надежный «сейф», том «Судебной токсикологии» Гудвина, из-за корешка которого он извлек весь запас наличности — тридцать семь долларов. Из докторского чемодана вынул коричневый пузырек с этикеткой «Сульфат морфина. 1/₄ грана. 100 таблеток. Токсичен».

Когда Грэнвилл засовывал пузырек в карман, в коридоре раздались приближающиеся шаги. Они замерли возле его двери. Он застыл в ожидании, напряженно вслушиваясь в бубнящие голоса и смех; наконец шаги возобновились. Когда они затихли вдали, Грэнвилл выскользнул из кабинета.

Он спустился грузовым лифтом в подвал, миновал бойлерную и через погрузочную платформу выбрался на Рэйс-стрит. Там, на задворках больницы, было безлюдно и тихо. Держась в стороне от конуса света, испускаемого тусклым уличным фонарем, Грэнвилл попытался собраться с мыслями.