Тиберий Гракх

Катон отложил свиток в сторону. Память оживила первую встречу с Долгогривым – так Катон называл Сципиона. Его, Катона, вызвали в преторий по жалобе на жестокое обращение. Другой бы на месте Долгогривого сказал: «Центурион! Всыпь жалобщику, чтобы неповадно было кляузничать!» Но консул проворчал: «Как ты, братец, с моими воинами обращаешься! В этом «братец» чувствовалась спесь патриция, едва удостаивавшего ничтожного плебея вниманием. И что значит «мои воины»? Так и хотелось выкрикнуть: «Это воины республики!» Однако Катон молчал, опасаясь испортить карьеру. Сципион перекинулся несколькими словами по-гречески с легатом Гаем Лелием. Смысла слов Катон не мог понять, но, видимо, Лелий убеждал не принимать никаких мер.

– Иди, братец! – сказал Сципион. – И чтобы на тебя больше не жаловались. Понял?

– Слушаюсь! – ответил Катон.

С того дня Катон, не жалея времени, наблюдал за Сципионом. Войско всегда стояло в Сицилии, хотя ему давно было пора осаждать Карфаген. Сципион же целыми днями пропадал на агоре Лилибея, накинув поверх туники паллий, окруженный философами и другими бездельниками.

Как раз в это время Катону стало известно, что легат Сципиона и его любимчик Племиний захватил город Локры и устроил там чудовищную резню. При этом Племиний разграбил знаменитый храм Прозерпины, остававшийся нетронутым во всех войнах, которые велись на юге Италии. Теперь у Катона был материал для обвинения Сципиона, и он послал в сенат описание «художеств» самого Сципиона и тех преступлений, которым он попустительствовал.

В курии Сципиона не любили и немедленно назначили комиссию для проверки его деятельности. Но Сципион выкрутился, уведя войско в Ливию, где вел себя так, словно карфагеняне его подкупили. Он заключил мир с Карфагеном, вместо того чтобы его разрушить.

Прошло немало лет, пока Катон получил возможность вести против Сципиона открытую войну на форуме. Он преследовал его без устали. Он выбросил его из Рима. И вот теперь надо писать о человеке, которого ты продолжаешь ненавидеть и после его смерти.

Какая-то мысль озарила Катона. Он развернул папирус, окунул в чернила тростник и стал быстро писать квадратными, как в старинных свитках, буквами.

«Здесь не будет ни одного имени, – со злорадством думал он. – Исключение сделаем для слона Ганнибала – Сура».

О мертвом – правду!

У римлян была поговорка: «О мертвом хорошо или ничего». В рассказе показано, что можно было бы, нарушив это правило, вспомнить о Катоне, умершем незадолго до начала военных действий против Карфагена, последней войны с которым он упорно добивался много лет.

Катона провожал сенат в полном составе. Покойник в пурпурной тоге цензора уже не внушал страха. Лицо пергаментного цвета с выступившими желваками скул приобрело выражение умиротворенности.

Впереди, извлекая из труб, рожков, кларнетов жалобные звуки, шли музыканты. За ними следовали мимы в масках сатиров. Они, как им полагалось, кривлялись и приплясывали. Архимим в рыжем парике на голове изображал самого Катона. При виде какого-то раба, наблюдавшего за похоронами, он устремил на него пронзительный взгляд. «Почему разинул рот, вороний корм? На мельницу! Раб должен работать или спать!» На вопрос: «Катон, сколько тебе лет?» – архимим под рев толпы произнес: «Карфаген должен быть разрушен!»

Процессия достигла ростр. Гроб сняли и прислонили к ним таким образом, что покойник оказался в полувертикальном положении, со склоненной головой, словно бы Катон приготовился слушать похвальную речь.

Мимы и музыканты отошли в сторону, и вокруг гроба на своих переносных креслицах расположились сенаторы. Вперед вышел Элий Пет. Ему было предоставлено слово не потому, что он дружил с покойником. Это был, пожалуй, единственный сенатор, с которым Катон не был в ссоре.

– Здесь, о квириты, – начал оратор, – вы не видите изображений предков покойного[82]. Но знайте, это были достойные люди. О прадеде Катона известно, что он потерял пять коней в сражениях, и государство возвратило ему их стоимость. Сам Катон вступил на службу семнадцати лет, когда Ганнибал, сопровождаемый удачей, опустошал Италию. Уже тогда Катон отличался силою удара, стойкостью и гордым выражением лица. Своим свирепым криком он вселял в неприятеля такой ужас, что тот бежал без оглядки.

Среди сенаторов прошло движение.