Тяжелый дивизион

К тому же кошелек Андрея исчез в ту ночь, когда в бреду, без сознания, его перебрасывали из санитарки в санитарку на пути к Кобрину. Может быть, это сделал черный человек с добродушным лицом и длинным кнутовищем.

Андрей решил остаться в поезде.

Первоначальная скованность всего тела ушла вместе с температурой, уступила место общему ослаблению, которое все-таки можно было преодолевать усилием воли. Боль под ребрами исчезла. Можно было надеяться на выздоровление естественным путем, без медицинской помощи.

На четвертый день на одной из остановок толпа больных и раненых подошла к вагону-операционной.

Лестница у вагона была отнята, и толпа остановилась внизу, на скате насыпи.

Из вагона выглянул усталый фельдшер без шапки и без гимнастерки, в давно не стиранной рубашке.

Поглядел, шевельнул длинным усом и скрылся.

В вагоне шелестела, постукивала сталь инструментов о металлические судки и стаканы.

— Нам бы дохтура, — сказал тихо незнакомый Андрею солдат.

Еще одно лицо, на этот раз бритое, белесое, круглое как луна, выглянуло из вагона.

— Операцию делаем. Не видите, что ли? Брысь отсюда! — выпалил он внезапно, без злобы и даже с усмешкой.

— Сам ты брысь, — сказал ползун, раненный в ступню. — Четыре дня фершала, не то что дохтура, не видали.

— И десять не увидишь, — опять, как петрушка, высунулся круглолицый.

Гигант литовец вышел из толпы, протискался к вагону и заглянул внутрь.

— Желаем видеть врача, — сказал он настойчиво.

Вагон молчал.

Литовец постучал костяшками пальцев в стену.

— Врача подавай нам!

— Врача! Главного! — кричали из толпы.

Худой мужчина в очках, с длинным, обескровленным от бессонных ночей лицом выступил во весь рост в дверях. Кровавым передником он вытирал кровавые пальцы.

— Что нужно? — резко крикнул он. — Я операцию делаю.

Толпа молчала.

— Что нужно, я говорю? — Он стал вытирать платком слезящиеся глаза.

— А мы что ж, собаки? — крикнул кто-то в задних рядах.

— Всем помирать нам, али как?

— На холерном дерьме спим! — всех перекричал третий.

Третьего заметил врач. Он выступил вперед из глубины, и засученная рука его заходила в воздухе жестом угрозы.

— Да как ты смеешь, сукин сын, так со мной разговаривать? Да ты понимаешь, что я день и ночь, — он показал назад, в вагон, — вас тут режу? Вон еще несут. А вы время отнимаете.

Действительно, санитары на брезентовых носилках уже влекли очередное тело.

— А мы как же? — кричал литовец. — У нас в вагоне фершал не был. Помирают люди. Хучь бы посмотрел кто.

— Ты, сукин сын, еще ползаешь, тебе еще в пору в бой идти. Ты вон ругаться прилез, а тут у людей руки на нитке болтаются, рваные раны в живот. Кишки вправляем. — Доктор жестикулировал обеими руками, стоя на самом краю вагона и рискуя свалиться вниз.

— А может, мне два часа до смерти осталось, — прохрипел из задних рядов какой-то ползун. — А ты видел?

— А у меня повязка воняет, — протянул обмотанную грязную руку раненый.

— А у меня под повязкой, — громко плача, кричал другой, — три ведмедя кусают. Кость, наверно, разворотило. Чтоб ты так спал да ползал, как я ползаю! — И он понес в сторону свою руку, должно быть вызвав резким движением новый приступ боли.

— Что же вы хотите? — сразу обмяк и перестал ругаться доктор. Он поправил очки и крикнул в глубину вагона: — Сейчас, сейчас!

— Ребята, что вы от нас хотите? Нас двое. Женщина-врач да я. Да два фельдшера… Мы еще не сформированные. Нас раньше срока пустили по приказу начальника санитарной части фронта. Нас двое… Разве мы виноваты? Мы режем день и ночь, кого нам приносят. Ведь тут восемьсот человек. Мы с Бреста не спали. Кто же знал, что так тянуться будем? Вот я оперирую этого, — он показал пальцем на носилки, поставленные санитарами у вагона, — и сам пройду по вагонам. Я посмотрю.

Жест безнадежности закончил речь. Он ясно говорил, что от этого осмотра ничего не изменится.

У вагонов бегали, успокаивая солдат, санитары.

Но расходившиеся раненые не унимались, не шли в вагоны. Еще ближе к вагону подошли ручники и больные. Врач отступил внутрь операционной. За ним теперь тянулись руки.

Ссылка на условия, на начальство не успокоила, но возбудила массу.

Ссылка на начальство подчеркнула докторский жест безнадежности.

Солдаты давно решили — от начальства ждать нечего. Начальство могло послать на войну, согнать работников с неубранных полей, послать в атаку, погрузить больных и раненых в товарный вагон. Чего же еще ждать от начальства?

Солдаты кричали, стучали в стены вагона, но врач больше не показывался.

Машинист — может быть, его попросили — дал свисток. Только тогда раненые, ругаясь и грозя, потянулись от операционной к теплушкам.

XV. За стеклянной стеной

Делал ли врач обход вагонов или нет, осталось неизвестным Андрею. В его вагон никто из медицинского персонала не заходил до самого Гомеля.

Весь путь от Кобрина до Гомеля в пятьсот пятьдесят километров поезд прошел в семь суток. За последние три дня в вагоне Андрея умерли еще три человека, в том числе и мальчик с оторванной ногой.