Тяжелый дивизион

— Революционная демократия под ударом. Приказ о смертной казни навязан Временному правительству генералами. Это не секрет. (Так всегда выгоднее преподнести новость.) Ставка в лице главковерха Корнилова потребовала введения смертной казни. Ставка расписалась в своем бессилии найти общий язык с солдатскими массами. Партия эсеров не согласна с репрессиями, продиктованными генералами. Только укрепление комитетов на основе роста революционной демократии, на основе дальнейшего сближения между солдатами и офицерами может вернуть армии боеспособность.

— Говорите за себя… Партия вас не уполномочивала, — раздался голос из угла.

Черная борода разметалась на мятых лацканах шинели. Глаза-угольки, маленькие, но острые. Погон солдатский.

— Сиди, Черняев!

«Фамилия подходит», — зачем-то подумал Андрей.

— Временное правительство поступило правильно. А Керенский — лидер эсеров, прошу не забывать!

— К порядку! — постучал вставочкой по столу председатель.

— Черняев дело говорит. Довольно демагогии! — раздались голоса.

— Я имел в виду левую группу эсеров…

— Так ты так и выражайся, а то…

— Считаю, что нам необходимо провести по всем комитетам разработку вопросов о братании, о воинской дисциплине, о смертной казни, о дисциплинарных судах. Мы против генеральских репрессий, но мы не сумасшедшие, мы не за развал фронта. Мы знаем, что необходимы героические меры. Но, надо понимать, обстановка изменилась, и работать надо всем, и солдатам, и офицерам, в новых условиях. Сочувствие к партии эсеров велико, но мы до сих пор организационно не охватили тех сил, которые идут за нами. Офицерская и солдатская интеллигенция должна вся быть с нами. Каждый честный офицер, если он не монархист, пойдет за нами. Мы должны развернуть систему учебы…

Двое, офицер и врач, выступили за немедленное восстановление дисциплины и за смертную казнь. Офицер захлебывался, описывая бесправие фронтового офицерства, двусмысленное положение его в той же среде, где оно еще несколько месяцев назад пользовалось неограниченной властью.

— Армия останется без руководства. Скоро начнется бегство офицеров с фронта? — кричал он.

— Оно уже есть. Где вы были? — спросил с места другой офицер.

Солдат говорил тихо, но внушительно:

— Конечно, дисциплину восстановить теперь трудно. Может быть, смертная казнь и необходима, но на деле восстановить ее не удастся. Одно раздражение. Никто ведь не станет стрелять в своих.

— Ну, за этим дело не станет, — возразили с места.

— Тогда солдаты не дадут. Они не позволят даже арестовать. Если мы будем стоять за смертную казнь, мы восстановим против себя весь фронт.

— Так ты за или против? Не верти хвостом. Говори прямо.

Солдат посмотрел через серебряную оправу очков вниз, на сидевшего рядом. Можно было без ошибки сказать, что это бывший сельский учитель.

— Мы не можем пойти врозь с солдатской массой. Это для нас смерть. Мы должны высказаться против и постараться найти иные пути к оздоровлению армии.

— Тех же щей, да пожиже влей.

— Вы предаете армию! — крикнула борода.

— Где же поддержка Временного?

Председательская вставочка показалась Андрею символом существующей власти. Она стучала тоненько, слышно, но не внушительно.

— Мы теряем с вами общий язык, — бросил в угол, где сидела борода, председатель.

— Давно потеряли, — спокойно согласилась борода.

— Мы спросим фронтового офицера, — предложил вдруг сосед Андрея.

— Правильно! — доверчиво поддержала борода.

Андрей вдруг оказался в центре внимания.

— Что вы думаете по поводу всего этого, прапорщик?

Андрей уже давно был зол на обе стороны. Одни хотят ввести смертную казнь, словно можно казнить пол-армии.

Другие против репрессий, но рассчитывают на восстановление боеспособности армии, на офицерство, на интеллигенцию, на чудо…

— Меня застали врасплох. Я не оратор и не политик. Я здесь вижу две точки зрения, и если вы хотите честное мнение фронтовика, то думаю, что и те и другие не правы. У солдат есть свои мысли и крепкие желания. У офицеров — свои. Ваши мысли не сходятся ни с солдатскими, ни с офицерскими.

— Вы хотите сказать, что все офицеры — монархисты, а солдаты — большевики?

— Я хочу сказать, что в живой армейской среде я не вижу ваших союзников.

— А вы сами кто? — вызывающе крикнул, сверкая пенсне, молодой врач.

— Я беспартийный офицер. Я вам не навязывал свои мысли. А вы уже действуете окриком.

— Тише, тише, дайте говорить человеку!

— За нас голосует миллион солдат.

— Голосуют? Может быть. За наступление тоже голосовали.

— Это наглость!

Андрей был спокоен. Это враг не страшный.

— Вы говорите об офицерстве, об интеллигенции… Не все офицеры монархисты. Накануне революции монархистов была горсть. Но сейчас офицеры ищут, и если они найдут, то это не будет партия Керенского. Ни два ни полтора…

— Вы, наверное, большевик.

— Ну, знаете, даже я, беспартийный, о большевиках знаю больше вашего.

Андрей сел. Враждебными глазами глядели все эти люди. Но смотрелось им в глаза легко и просто. Сквозь железную решетку даже дети спокойно смотрят в злые мигающие глазки зверя. Здесь решетку заменяет бессилие… С солдатами так не поспоришь.