Тяжелые сны

– Известно что: барак построили, чтоб людей морить, будут здоровых таскать баграми, живых в гроб класть да известкой засыпать.

– А все-таки холера к лучшему, – заявил Коноплев. – Это чем же? – спросил Хотин несколько даже обидчивым голосом.

– А тем, что все-таки город почистили немножко. Все замолчали. Никому не хотелось больше говорить о холере. Она была еще далеко, и ясный весенний день с радостною зеленью, с нежными и веселыми шорохами и беззаботными чириканьями не верил холере и торопился жить своим, настоящим. Но этот разговор напомнил Анне другое неприятное, но более близкое этим цветам и звукам.

– Василий Маркович, вы были у Дубицкого? – спросила она у Логина и с тревожным ожиданием склонилась в его сторону стройным станом, опираясь на край стула обнаженною рукою.

– Да, как же, был. Почуеву дадут место, но в другой какой-нибудь школе.

– Ну вот, большое вам спасибо, – сказал Ермолин и крепко пожал руку Логина. – Как это вам удалось?

Анна посмотрела на Логина благодарными глазами, и ее рука нежным движением легла на его руку. Логин почувствовал, что ему не хочется рассказывать ей, потому что она смотрит так ясно, но он преодолел себя и подробно передал все, что было.

– Молодец генерал! – воскликнул Коноплев с искренним восторгом.

Хотин неодобрительно потряс черною бородою, Шестов покраснел от негодования, Анна спросила холодно и строго:

– Что же вам так нравится? Коноплев слегка смутился.

– Как же, дисциплина-то какая? Разве худо?

– Неумно. Какие жалкие дети!

– Обо всем не перенегодуешь, так не лучше ли поберечь сердце для лучших чувств, – сказал Логин с усмешкою.

Анна вспыхнула ярким румянцем, так что даже ее шея и плечи покраснели и глаза сделались влажными.

– Какие чувства могут быть лучше негодования? – тихо промолвила она.

– Любовь лучше, – сказал Шестов. Все на него посмотрели, и он закраснелся от смущения.

– Что любовь! – говорила Анна. – Во всякой любви есть эгоизм, одна ненависть бывает иногда бескорыстна.

В ее голосе звучали резкие, металлические ноты; голубые глаза ее стали холодными, и румянец быстро сбегал с ее смуглых щек. Ее обнаженные руки спокойно легли на коленях одна на другую. Шестов смотрел на нее, и ему стало немного даже страшно, что он возражал ей: такою строгою казалась ему эта босая девушка в сарафане, точно она привыкла проявлять свою волю.

– Да вот, – сказал Логин, – вы, конечно, давно негодуете, а много вы сделали?

Анна подняла на Логина спокойные глаза и встала. Ее рука легла на деревянные перила террасы.

– А вы знаете, что надо делать? – спросила она.

– Не знаю, – решительно ответил Логин. – Порою мне кажется, что негодующие на мучителей просто завидуют: обидно, что другие мучат, а не они. Приятно мучить.

Анна смотрела на Логина внимательно. Темное чувство подымалось в ней. Ее щеки рдяно горели.

– А что, – сказал Ермолин, – не приступить ли к делу? Василий Маркович прочтет нам…

– Постойте, – сказал Коноплев, – писать-то все можно, бумага стерпит.

Все засмеялись. Коноплева удивил внезапный смех. Он спросил:

– Что такое? Да нет, господа, постойте, я не то что… я хочу вот что сказать: важно знать сразу самую суть дела, главную идею, так сказать. Вот я, например, я уж после Других примкнул, мне рассказали, но, может быть, не все.

– Савва Иванович любит обстоятельность, – сказал Хотин, посмеиваясь.

– Ну а то как же? Все-таки интересно знать, что и как.

– В таком случае, – сказал Ермолин, – мы попросим Василия Марковича предварительно словесно изложить нам свои мысли, если это не затруднит.

– Нисколько, я с удовольствием, – отозвался Логин. Он мечтательно глядел перед собою, куда-то мимо кленов радостно зеленеющего сада, и медлительно говорил: – Все нынче жалуются, что тяжело жить.

– Еще и как тяжело, – со вздохом сказал Хотин.

– Мы все, не капиталисты, – продолжал Логин, – живем обыкновенно изо дня в день.

Если бы посмотрел на Анну, заметил бы, что она вдруг смущена чем-то, но ничего не видел и говорил:

– Болезнь, потеря работы, смерть главы семейства – все это быстро поглощает сбережения. Да и как сберегать? Часто не из чего, да и самый процесс скапливания денег непривлекателен.

– Ну, чем же? – недоверчиво спросил Коноплев.

– В нем есть что-то презренное, скряжническое.

– Ну, не скажите, – прибережешь копейку, так сам себе барин, ни от кого не зависишь.

– Это верно, – подтвердил Хотин, задумчиво поглаживая длинную бороду.

– Может быть, и так, – сказал Логин, – но одни сбережения не могут быть достаточны. Возьмем хоть сберегательные кассы. У них громадные капиталы, но что ж? Вы делаете сбережения в кассе, но это не ставит вас ни в какие отношения с другими вкладчиками. Исчерпали вы ваш вклад и беспомощны: касса ни в каком случае не даст вам в долг.

– Для того ссудосберегательные кассы, – сказал Коноплев.

– Да, это хорошо, но и это узко – деньги не всегда достаточная помощь. Бывает иногда нужно живое содействие, совет врача, юриста, достать работу или еще что-нибудь. Надо установить тесные связи между членами общества, как в семье, где все друг другу помогают.

– Тоже, какая семья! – сказал Хотин.