Тяжелая вода

"Яша, можно я вас поцелую? - сказала она после того, как Фима живописал похлопывания по плечу и вообще поведение кладбищенского умельца на высоком собрании. - Если бы я могла, я бы и близко не подошла ни к тем, перед кем вы с Фимой распинались, ни к моим хозяевам. Вот уж кого я не понимаю, так этих богачей с их бездушными и бездарными виллами, огромными доходами. Если кому и есть что терять, если арабы нас отсюда выгонят, то это им, а не нам. У нас в любом следующем галуте через год-два будет тот же уровень бедности. А вы с Фимой, как и почти все олим - патриоты. Кто до хрипоты орет о недопустимости поступиться территорией, кто теряет силы и здоровье, чтобы навязать истинным хозяевам страны своипроекты водоснабжения? А те - словно заговоренные! Они же все чуть не поголовнолевые. Только и радуются, что сумели и землю, и воду отдать арабам. Словно у них в запасе где-то еще два-три равноценных Израиля на планете. Да они просто не представляют, как это было ужасно, когда под нами зашаталась страна. Вот мои хозяева остро интересуются, что будет с их деньгами, если в стране будет катастрофическое землетрясение и полетят банковские махшевы с памятью. А я помню, как вдруг в одночасье ушла из-под ног наша страна, и мы вынуждены были бежать, хотя достоверно знали от уже хлебнувших тут лиха родственников, что вовсе не на родину из галута, а наоборот бежим... У нас, как выяснилось, наш Киев и был в общем-то единственной для нас своей землей на планете. Со всеми его дураками и антисемитами. Я им пыталась как-то высказазать это - ведь иу вас нет нигде и ничего, кроме вашего, не моего - свое отечество я уже потеряла, - авашего Израиля. Но они же меня слушают не как человека. У них и до меня какие-то бессловесные рабы работали. Только что тем легче было объяснить дневное задание на иврите. Никто в мире не разговаривает с рабами, как с людьми. Да если бы они меня и согласились выслушать, то все равно мне не хватило бы иврита. Единственно, чего я добилась, так это подозрения, что я их ненавижу. Видно, в голосе или в глазах прочитали. Хитрые же страшно. Хозяйка с хозяином так переглянулись, что мне сразу стало ясно - открою еще раз свою поганую пасть и останусь без работы. А с нищетой мы уже знакомы.Это самое страшное из унижений. Олимы ни болезней, ни войны, ни смерти, ни землетрясения не боятся - они без работы панически боятся остаться. Так как безработица - путь к прогрессирующей необратимой депрессии, к окончательной потере личности, к разрушению души, которую страшнее потерять, чем тело. Не зря тут такой высокий процент самоубийств. Поэтому ваше, Яша, поведение единственный путь прочь от депрессии. Нормальное самоутверждение." "Я бы в жизни не посмел, - сказал Фима. - Это во снах да в мечтах я им и морды бил. Но наяву я все время думаю - а вдруг меня все-таки заметят, надо перетерпеть..." "Кто - заметит? - Яков Гольфер поднял свою ироничную еврейскую бровь. - Эта нелюдь? Зачем? Хоть один из них хоть на шекель из своих десятков тысяч в месяц будет меньше получать, если проигнорирует все до единого проекты спасения Израиля от любой напасти? Холеные советские компартийные вожди хоть придуривались, что болеют за общее дело, так как боялись, что я накатаю телегу в вышестоящую инстанцию. А тут все одинаковые. Хоть премьеру напиши - не прочтет и не ответит."