Тяжелая вода

Маша уже весело сверкала глазами из-за стола, кивая на бутылку водки. "А мне? - протянул стакан Гольфер. - И Фиме?" "А як же?" "Меня зовут Яков, захрустел Гольфер соленым огурцом. - И я совершенно с вами согласен, хотя мои клиенты уже не могли рассказать, как трепетно к ним относились "заждавшиеся нас"соотечественники до встречи со мной." "А ведь она у меня консерваторию кончала, - грустно кивнул на жену Ефим. - По классу виолончели. Мы привезли из Киева очень дорогой инструмент. Когда нас наркоманы из квартиры напротив внаглую очистили, пока мы ходили отмечаться в лишкат-авода, пропала и волончель. Полиция прибыла только через час. В квартире все перевернуто, а полицейский спрашивает у меня, где вор? А те откровенно смеются из своей квартиры. Вы же знаете, у настоящих израильтян-сефардов всегда открыта дверь на лестничную клетку и орет их варварская арабская музыка, в которой виолончели нет места... И Маша больше не смогла зарабатывать в подземном переходе, где ей неплохо подавали "русские" за классное исполнение..." "Фима, к тому времени я все равно не могла больше зарабатывать, так как моя виолончель действовала на нервы соседу по переходу - старому польскому еврею-лотошнику. Тот накатал жалобу, что я натравливаю на него хулиганов-олим, пришел шотер из ирии и потребовал больше тут не появляться, или он заберет инструмент." "Но можно же было пожаловаться, - только моргал на все эти излияния Яков. - Не следует поддаваться чиновнику..." "А то я не жаловалась! И подписи собирала у моих слушателей, что более-менее часто проходили мимо, и на прием к "русскому" депутату горсовета пыталась попасть. Но этому нашему народному избраннику всегда было некогда, так и не принял..." "Маша стала убирать в доме одного вздорного господина, где десять крикливых детей. И это после участия в международном конкурсе музыкантов-исполнителей в Софии..." "Меня там отметил сам Ростропович!"

"У этого ее хозяина вилла просто лопается от роскоши. Он по-моему миллионер, но вечно Маше недоплачивает, а деньги дает так, словно она отнимает у него последнее..." "Мы все вспоминаем Киев, - задушевно начала расторможенная неумелой выпивкой Маша, счастливо смеясь. Вдруг обнаружились кокетливые ямочки на высохших щеках и ровные белые зубы. - Какой город, Господи, какой город! Как замечательно мы там жили!... И после него - этот датишний клоповник! Столица называется! Пустырь на пустыре. Всемирные святыни, а рядом - голые грязные овраги. Надо же! Ведь здесь единственное место на планете, где сохранилось свидетельство древнего израильского величия, иудейские истоки - стена Храма. И к ней можно пройти только через арабский базар, на котором и появляться-то еврею небезопасно... Вот такое отношение евреев к своему прошлому, к своей единственной в общем-то ценности - религии предков! А наш район - трущобы, которые мы видели до этой "западной цивилизации" только в кино про ужасы капитализма..."

"У меня о родине другие воспоминания, - Гольфер помрачнел и без спросу налил себе водки, которую выпил с типично еврейским отвращением. - Я из Сибири, из самого грязновоздушного города в Союзе. Пьянь, рвань и грязь. Плюс невыносимые морозы зимой, жара и комары летом и нищета. Так что тут я простонадышаться не могу. Для меня с перездом в Израиль окончились вонючие, переполненные публикой аэропорты, пустые магазины, жуткие давки за водкой и в городском транспорте. Хотя мне тут тоже не очень повезло, но я живу в Израиле стократ лучше, чем на Родине, как и большинство олим... как мне кажется. Кроме того, "жид" тами "руси мелюхлах" тут все-таки звучат по-разному. Там это был глас титульной нации, а здесь - какого-то марокканья."

"Вот уж нет, - горячо возразил Фима. - И тут и там выразителями активного антисемитизма были отбросы общества, но защитниками этих отбросов от законного преследования, их гарантом было и есть государство." " Ладно, Маша коснулась ладонью руки Якова. - Расскажи-ка лучше, Фима, что было на очередном сборище, на которые ты без конца ходишь с тупым упорством и пустой надеждой..."