— Ну, на этот раз ты оплошал. Если самый большой свет дать, да еще прямо в лицо, — так на экране ничего не будет видно, ни носа, ни рта, — одно белое пятно, «блин», как у нас говорят. Хотел бы ты, чтобы вместо тебя блин выступил?
— Нет, зачем же.
— То-то. Свет надо так направлять, сверху или сбоку, чтобы там, где выступает — светло, а где впадина — темно, чтобы лицо выпуклое казалось. Какое оно на самом деле и есть. Так и говорят — рисующий свет. Рисует он, понимаешь? Я бы даже сказал — лепит. Скульптура должна получаться, а не плоская размазня. И все это зависит от того, как свет установишь. И пока установщик света эти штакетники поднимает, опускает, старается, чтобы живая картина получилась, — умается, будь здоров.
— А нельзя сделать, чтобы выступать было не так жарко?
— Жарко? Это, по-твоему, жарко? Раньше куда жарче было! И лампы в двадцать раз ярче горели. Все работники по пять рубашек в день меняли. И через год, через два зрение теряли. Кто на десять процентов, а кто и на греть. Вот видишь очки? На этом деле заработал! Так что свет на телевидении — проблема номер один.
Мы шли наискосок через студию; навстречу попадались люди, и все здоровались с моим знакомым: «Здрасте, Сергей Иванович!» И я понял, что все его здесь знают и уважают, и очень был горд, что мы идем вместе.
И мы подошли к той самой черной прямоугольной голове.
— Сергей Иванович!
— Да?
— Вот вы сказали, что раньше лампы ярче были. А сейчас, значит, освещение меньше берется? Из-за чего?
— А вот из-за нее, — он ткнул в ту голову, — из-за нее, из-за камеры. Раньше она подслеповатая была, ничего не могла разглядеть. Вот ей и закатывали освещение. А теперь она получше видит, значит, свету можно поменьше. Рубашки сберегаются, и зрение.
— А камера эта — вроде фотоаппарата?
— Похожа. Как муха на реактивный самолет.
— Нет, серьезно.
— А серьезно — общее у них лишь то, что в ту и другую изображение попадает. Но что они с ним делают — просто даже не сравнить. В фотоаппарате свет на пластинку падает, и происходит химическая реакция. А здесь свет действует на электроны — получается электричество, электричество превращается в радиоволны, радиоволны идут к тебе домой, там превращаются снова в электричество, а электричество на экране телевизора — снова в изображение. Причем в то самое, которое перед камерой находится. Ну, смотри. — И он нарисовал на бумаге картинку.
— Сергей Иванович! А как все это происходит?
— Как? Вырастешь, Петя, узнаешь. Учили такой стих?
— Не Петя, а Саша.
— Ну вот, тем более.
— Расскажите, я пойму. Что, например, такое — электрон?
Сергей Иванович посмотрел по сторонам, нагнулся ко мне и прошептал:
— А этого, честно говоря, никто на всем свете не знает.
Тут я немножко успокоился.
— А все-таки сделали, что камера лучше стала видеть?
— Да, это сумели. Вот камера — суперортикон называется, самая чувствительная. Из неосвещенных помещений может передавать. Хоть из мешка.
— Значит, самая лучшая? Ее и надо всегда брать.
— Да нет, у нее свои недостатки. К сожалению, так в жизни всегда: в этом выиграл, зато в другом проиграл. Нос вытянул, хвост увяз.
— Какой хвост?
— Память у этой камеры слишком долгая. Постоял перед ней человек и ушел. А на экране некоторое время его контур остается. Вроде как дух его. Привидение. Запечатывание называется. Запечатывается изображение. То есть тебя уже нет, а на экране ты еще есть, хоть и еле-еле, бледно. А представляешь, когда много народу, и все двигаются, и от каждого привидение остается? Нехорошо выходит, странно как-то.
— И что же делать?
— А не знаем. Может, ты эту проблему решишь в свое время. А сейчас пока — покачиваем.
— Чего?
— Камеру покачиваем. Чтобы, скажем, пиджак твой все время на одно место не попадал, а слегка двигался, размазывался, а то уйдет он вместе с тобой, а привидение твоего пиджака будет еще секунд пять в кадре висеть. А там уже, может, балерина выступает. Вот самая новая у нас камера — Ка-Тэ сто шестнадцать. Довольно удобная. И картинка, как мы говорим, хорошая... Вот — ручка «буша» — поднимается камера легко... опускается... вот трансфокатор — приближение объекта... укрупнение... можно вручную, а можно автоматически — вот так.
Черное кольцо на ручке стало медленно крутиться, а букет цветов на экране стал наплывать, приближаться, увеличиваться.
— Значит, что перед камерой стоит, то она и показывает?
— Да.
— А зачем же тогда человек? Я видел, как за камерой притаившийся человек стоял.
— A-а. Это оператор.
— А зачем он? Камера и без него показывает.
— Он делает, чтобы она интереснее показывала. Что толку, если она стоит, упершись в одну точку, как корова. Ей надо подвижной быть, все самое интересное успеть показать. У хорошего оператора камера, как боевой конь, везде успевает. Видишь, — он показал мне блестящую ручку под камерой, — это руль. Эту педаль внизу нажимаешь, рулем рулишь и едешь, куда тебе надо.
— В буфет бы съездить, за сосисками.